Коронованный лев - Вера Космолинская

— Это уже бесполезно отрицать, — негромко, но с нажимом проговорил Огюст. — Ведь ты сам говорил мне о нем!

Это был уже удар откровенно подлый. Глаза у Огюста были сумасшедшими и отчаянными. Он пошел ва-банк, готовый уничтожить и себя самого. По контрасту с ним я ощутил еще большее, хоть и какое-то «бешеное» спокойствие.

— Я не мешаю вам, молодые люди? — осведомился адмирал тоном, который невозможно было назвать ледяным. Лед, это все-таки застывшая вода, а этот тон был скорее — песочным. Как пережженный солнцем песок пустыни, ссыпанный в стеклышки часов.

— Прошу прощенья, — я церемонно слегка поклонился, тогда как Огюст продолжал стоять столбом, пристально глядя на меня и даже не собираясь поворачиваться к своему патрону. — Что ж, раз мы действительно здесь находимся именно ради этого, то, почему бы не предположить, что заговор существует. Хотя я вовсе этого не утверждаю.

— Он существует, — ровным бесцветным голосом произнес Огюст.

— Пусть так, — не стал я спорить.

Огюст, кажется, перевел дух, услышав от меня такие слова.

— Но это вряд ли вам понравится, — предупредил я.

— Говорите, — великодушно дозволил Колиньи.

— Предстоящая королевская свадьба должна войти в историю, — сказал я медленно. — Но не только примирением партий и войной во Фландрии. Нет, она будет очень известна сама по себе, из-за событий, которые будут ей сопутствовать.

Огюст задышал неровно. «Думаешь, дело сделано?»

— Ведь не зря сюда съезжается столько ваших сторонников, господин адмирал, не зря к Парижу подходят целые войска. Разве не очевидно, что это заговор? Под предлогом королевской свадьбы и войны во Фландрии вы намерены захватить Париж и самого короля, чтобы править от его имени либо убить его и занять его место. Не так ли?

— Да как вы смеете!.. — едва выговорил ошеломленный адмирал. Разумеется, ошеломленный не самим ходом рассуждений, а тем, что я высказал их вслух.

— Я говорил, что это нелепо, — сказал я, глядя прямо в его наливающиеся гневом изумленные глаза. — Объявлять домыслы правдой я не намерен. Но таковы настроения среди парижан.

Огюст издал какой-то сдавленный писк.

— Разве мы говорили об этом?..

— Да, — перебил его я, — и еще о том, что если ваши сторонники будут чувствовать себя в Париже полностью безнаказанными, это окончательно погубит их дисциплину и репутацию и вызовет бунт, что может быть и впрямь кому-то на руку. Но что абсолютно не на руку ни вам, господин адмирал, ни королю.

— Нет, — воскликнул Огюст срывающимся голосом. — Заговор против… против!..

— Довольно! — сказал Колиньи и резко позвонил в колокольчик. Дверь распахнулась под мощным напором, раздался короткий топот и характерный свист и скрежет. Я, заметив, как адмирал молча кивнул в мою сторону, и обернувшись, без удивления посмотрел на зависший передо мной стальной веер из пяти остро-отточенных клинков.

— Заберите у него оружие, — сказал адмирал равнодушным тоном. — Этот человек арестован.

— Боже мой, нет, — пробормотал Огюст севшим голосом. Может, до него только сейчас дошло, что он делает? — Нет! — заорал вдруг Огюст так, что адмирал вздрогнул, как и несколько висящих в воздухе клинков. — Адмирал!.. Вы не поняли! Он наш друг, и я ему полностью доверяю!..

— Вы ведь сказали, что он участник заговора.

— Вовсе нет! Это предположения!..

— Вы сами сказали, что заговор существует. Разве не за этим вы его сюда привели?

— Боже мой, ну конечно, нет!

Огюст принялся бесцеремонно расталкивать окружавших меня людей.

Колиньи вздохнул и покачал головой, прежде чем скорбно посмотреть на своего адъютанта.

— Де Флеррн, вы здоровы?

— Нет… то есть, да…

— Вы настаиваете на том, что этот человек не опасен?

— Клянусь вам!.. — мне показалось, Огюст готов разрыдаться. Не исключено, что Колиньи подумал то же самое. Как бы то ни было, адмирал сделал знак рукой, и все лишние снова покинули кабинет.

— Так что же вы хотели мне сказать? — повторил Колиньи, теперь уже глядя на Огюста.

— Я…

Огюст был совершенно не в форме. Настолько, что даже Колиньи, похоже, забыл, что он «не в духе» и смотрел на него почти сочувственно, порой вопросительно поглядывая на меня, видно, полагая, что состояние Огюста в какой-то степени сделало нас, его ближних, собратьями по несчастью. Я принял это негласное извинение. Тем более что, несмотря на происходившее, странным образом чувствовал себя здесь в безопасности, хотя достаточно ясно представлял, чем все это могло мне грозить, с первых же произнесенных в этом кабинете слов. Но представление показалось мне слишком демонстративным — всего лишь проверка на крепость нервов и откровенность, не больше. Куда сильнее оно ударило по бесхитростному Огюсту. И так едва не совершившему моральное самоубийство.

— Вы должны его простить, — ответил я за него. — Он слишком встревожен. Я понимаю, что хоть нет ничего определенного, — по напряженным плечам Огюста прокатилась мучительная судорога, но он больше не возражал, — когда-то смерть Конде оказалась для него слишком большим потрясением, и он не желает, чтобы это повторилось снова.

— Чтобы повторилось что? — переспросил адмирал.

— Он не хочет потерять вас, — ответил я просто.

И Огюст нервно кивнул. Так или иначе, мы говорили все же почти о том, о чем он хотел, только не так дико и абсурдно, как могло бы выйти.

— Вы ведь католик? — помолчав, переспросил Колиньи.

— Да, господин адмирал.

— Что же вас связывает?

— Дальние кровные узы. В Париже он — мой гость.

Колиньи кивнул.

— Значит, находясь в вашем обществе, он пришел к мысли, что меня немедленно нужно спасать?

— Не только в моем обществе. С тех пор, как мы прибыли в Париж, ему довелось несколько раз пройти по городу не в сопровождении единоверцев, он посмотрел на происходящее другими глазами, и это его ужаснуло.

— Что же его так ужаснуло?

— То, как ваши единоверцы выглядят со стороны. Разумеется, не все, а те, что производят впечатление… да и почти не таясь хвастаются тем, что я сказал вам в самом начале — будто они здесь — чтобы захватить этот город и эту страну.

Колиньи невольно побагровел.

— Как они могут… Я накажу виновных… кто это был?

— Вы не сможете заставить молчать всех глупцов на свете, господин адмирал. Толпа и стадо лишены лиц и имен. Что же до короля… — Колиньи поднял цепкий взгляд. — Он запретил задирать ваших людей, драться с ними, каким-то образом их притеснять и даже отвечать на их выпады, и правильно сделал. Но ваши люди порой этим пользуются, и как вы можете догадаться, возмущение копится. Город похож на пороховую бочку. Грабежи, разгромы в домах, даже убийства… Все это может вызвать стихийные волнения. Особенно вскоре после торжеств, когда все будут достаточно возбуждены и распалены самими праздниками, а сдержанность и соображения политики будут заглушены вином и весельем.