В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

Между тем, прошагав около 3 километров, мы пришли на хутор, и я впервые в жизни оказался в жилище немца. В конце двора, как и во всех крестьянских хозяйствах, располагался длинный сарай для хранения наверху – под черепичной крышей – соломы и сена, а внизу находились косилки, плуги, бороны, косы, серпы, грабли и прочий инструмент. За сараем был устроен ток для молотьбы привезенных с поля снопов зерновых культур.

К домам примыкали капитальные помещения для скота и кур. Овец, гусей, уток и собаки в хозяйстве не было. Под навесом рядом с конюшней стояли две фуры и обычная телега. Для отвоза бидонов с молоком для сдачи государству имелась ручная тележка.

Во дворе дома имелся неглубокий колодец, откуда воду доставали насосом, качая его вручную. Воду либо наливали в ведро, либо сливали в желоб для коровника. В погребах хранились молочные и мясные продукты. Однако в усадьбе не было бани, которая имелась у большинства российских крестьян.

В некотором отдалении от двора располагалась мастерская для небольших ремонтных работ, оснащенная слесарными, столярными и другими инструментами. Почти все в усадьбе было электрифицировано, и предусмотрены были противопожарные средства.

В одном из домов усадьбы проживал хозяин с женой, сыном и дочерью, престарелые отец и мать, а во втором – дальние родственники и работники – поляк и две польки, которые питались отдельно от всех под присмотром хозяйки.

Нас встретили у калитки очень симпатичные жена Фрица и его дочь, с которыми я поздоровался, сказав немецкое приветствие «Griisse Gott» («Дай Бог!»), чем их очень удивил, и назвал свое имя. Они показали мне вешалку, куда я повесил шапку, и дали помыть руки под простым умывальником. Все здешние обитатели уже позавтракали, и меня усадили за стол завтракать одного.

Завтрак представлял собой жидкий горячий суп из взболтанной пшеничной муки, в который хозяйка при мне добавила две ложки молока. Я подумал, что надо вынуть свою алюминиевую ложку, однако передо мной на стол положили тяжелую металлическую, которой я очень быстро выхлебал суп, но еще далеко не наелся. Хотелось попросить добавку, но посчитал это неудобным, поскольку еще ничего не заработал. Я поблагодарил хозяйку. Она наконец назвала мне свое имя – Герта. Хозяйка сказала, что в 10 часов будет еще маленький завтрак. Фриц дал мне рабочую одежду – синий халат и серую шляпу.

Хозяин, его отец, лет под восемьдесят, шестилетняя дочь Эрика и поляк-кучер сели на фуру, а за повозкой зашагали работники, в числе которых, кроме меня, было три женщины – старшая сестра хозяйки, немолодая родственница хозяина и полька средних лет. Когда вся процессия покинула двор, на улицу выскочил из главного дома одетый в форму гитлерюгенда пятнадцатилетний сын хозяев. Он пожелал всем хорошо поработать в поле, сожалея, что не может составить нам компанию, так как должен ехать в Кёнигсбрюк на очередной сбор молодежи.

Мы прошли по полевой дороге около 20 минут и остановились возле поля, засаженного кормовой свеклой и брюквой. Хозяин сказал, чтобы я вместе с женщинами занялся заготовкой свеклы для коров и телят, а сам с отцом и поляком направился косить и жать серпом овес, который во избежание больших потерь нельзя было убирать косилкой. Работа по уборке свеклы была не очень трудной, но, слабый физически, я не успевал за женщинами, и они подшучивали надо мной.

Ровно в 10 часов работу прекратили и собрались у повозки. Женщины достали кружки, коробку с едой и организовали малый завтрак, состоявший из пары бутербродов – тонко нарезанных ломтиков серого хлеба, между которыми был еле заметный слой топленого свиного жира. К бутербродам дали по кружке полусладкого кофе. Было удивительно, как удалось кухонным ножом нарезать хлеб на такие тонкие куски, что они буквально просвечивали на солнце.

Я невольно покончил с этими бутербродами раньше всех. Затем у мужчин начался перекур. Так как я не имел курева, то не мог присоединиться к курящим. Отец хозяина, запаливший трубку, заметил это и поинтересовался, курю ли я. Пришлось сказать, что курю, но у меня нет табаку. Тогда он попросил сына дать мне сигарету и похвалил меня за то, что я неплохо говорю по-немецки. Он поинтересовался, кто я и откуда, не был ли кто-нибудь из моих родных в плену в Германии в 1914–1918 годах. В те годы ему было больше 50 лет, поэтому на войну его не мобилизовали. Он тогда жил здесь же, и ему приходилось хоронить в братской могиле много русских военнопленных, умерших в госпитале в Шморкау. В 1916 году он изготовил и установил на могиле памятник по проекту и на средства русских пленных. Я поблагодарил старика за этот рассказ и добавил, что уже побывал на том кладбище.

С того дня старик стал ко мне очень внимательным, всегда много разговаривал со мной, снабжал табаком и просил сноху кормить меня получше. Хорошо относилась ко мне и супруга старика, да и другие люди в усадьбе.

…В 12 часов все возвратились, кто на лошади, кто пешком, на обед. На кухне нам налили в глубокие тарелки густой, жирный суп с клецками и со свининой. Хлеба не дали. Такого супа я не ел с лета 1940 года, когда последний раз приезжал к маме на студенческие каникулы. На второе дали в большой миске вареный картофель, который каждый брал в тарелку по потребности. Опять мы ели без хлеба, но с пахтой – кисловатым обезжиренным молоком.

Между прочим, у нас дома пахту ели с хлебом. У немцев в основном его давали скоту. Вообще, за все время пребывания в плену мне ни разу не пришлось поесть сметану, творог, ряженку и крайне редко случалось пить парное молоко. Когда я работал в коровнике или вблизи его, меня этим молоком тайком угощала доярка, как правило полька. Немцы же боялись пить сырое молоко, опасаясь заболеть, и часто предостерегали нас от этого. Они не могли поверить, что можно выпить полведра сырого, парного молока.

…На третье блюдо подали компот из свежих яблок. Выходя во двор через кухню, я обратил внимание, что хозяйка режет хлеб на прикрепленной к краю стола хлеборезке, вращая ее ручку. Только тогда я понял, как можно сделать такие тонкие ломтики. На этот раз все мы, кроме старика и девочки, которые остались дома, уместились на фуре и поехали в поле. Вместо старика мне пришлось впервые в жизни косить овес косой, снабженной деревянной решеткой, а когда его стебли росли на неровных местах, то жать его серпом. Работали медленно, но очень аккуратно, не теряя колоски и не обламывая стебли. Я все же значительно отставал от хозяина и от поляка и часто останавливался, чтобы передохнуть. Но они за это не сердились на меня.

В 16 часов устроили второй малый обед. Опять съели, запивая холодным кофе, по паре бутербродов, на этот раз со следами сливочного масла и варенья из черешни. В дополнение к этому дали по большому яблоку и груше, а Фриц снова поделился со мной сигаретой.