Маленький отель на Санторини - Юлия Валерьевна Набокова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До вечернего рейса на Санторини еще пять часов, а мне не терпится посмотреть вещи в коробке, поэтому я нахожу укромную скамеечку в национальном саду и открываю крышку. Внутри – ежедневник отца и пачка фотографий.
Ежедневник на греческом – в нем даты, встречи, номера телефонов. Это все, что я могу понять, не зная языка. Если отец занимался организацией концертов и мероприятий, ему приходилось общаться со множеством людей и договариваться о куче работ.
Гораздо интереснее рассматривать фотографии. Они запечатлели самые яркие страницы жизни отца из разных лет и похожи на снимки из глянцевых журналов. Закулисье концертов, фуршеты, выставки в галерее, вечеринки в ночных клубах. Здесь есть фотографии, на которых отцу двадцать, тридцать, сорок. Он довольно красив, всегда ухоженный, в модной одежде – как будто сам только что сошел со сцены.
На всех снимках Костас окружен людьми. Я ревниво вглядываюсь в лица женщин, помня о том, что отец сказал моей маме, что в Греции его ждет любимая. Почти все – красавицы в вечерних платьях или откровенных нарядах, с гривой ухоженных волос. Брюнетки, рыжие, блондинки. Стройные, как статуэтки. Женственные, с пышными формами. Высокие, миниатюрные. Гречанки, европейки, китаянки, афроамериканки. Каждая из них может оказаться той самой разлучницей, что украла его сердце и не дала шансов на продолжение знакомства с моей мамой. Но все женщины на фотографиях – разные, ни одна не мелькает на других снимках, как его постоянная спутница. Выходит, у отца была несчастная любовь? Он не был вместе с той, кого любил?
Его личная жизнь была тайной и для его матери. Ирина регулярно присылала мне переводы записей из дневника Афины, и я узнала немало интересного об отце. Если отель был мечтой Афины, то единственный сын Костас был ее солнцем. Она всегда с любовью писала о нем, гордилась его успехами в школе, мечтала, что сын продолжит семейное дело – займется отелем, который с каждым годом становился все популярнее. Афина была одной из первых, кто предвосхитила развитие туризма на Санторини, отель приносил прибыль и в сезон никогда не пустовал. Она рассчитывала на помощь сына, поэтому была раздавлена тем, что он уехал в Афины. Догадываясь, что мать не отпустит его, Костас не предупредил родителей, а оставил прощальную записку, которую Афина нашла поздно вечером, когда Костас уже отплыл на пароме. Афина ужасно корила себя, чувствуя свою вину в том, что все время проводила за работой в отеле и не заметила, как упускает сына. Потом она съездила к Костасу в гости, убедилась, что он в порядке – работает официантом и снимает опрятную комнату у благочестивой старушки на окраине Афин. Если поначалу она надеялась, что сын нагуляется вдали от дома и вернется, то со временем смирилась с тем, что Костасу нравится его жизнь в столице. Личным он с ней никогда не делился, девушек на Санторини к родителям не привозил, хотя Афина и ждала этого, мечтая о внуках.
Интересно, как бы она встретила мою маму, если бы Костас привез ее познакомиться? Просматривая фото, я пытаюсь представить маму рядом с отцом и понимаю, что она меркнет на фоне всех этих гламурных богинь. Мама была довольно милой, но в ее гардеробе не было шикарных нарядов, она никогда ярко не красилась и не посещала такие мероприятия. Они с папой были людьми из разных миров, которые случайно встретились, чтобы расстаться навсегда. Теперь я это отчетливо понимаю.
Среди цветных снимков с вечеринками, явно сделанных профессиональными фотографами, мне попадается старое фото, снятое на мыльницу. Изображение слегка размыто, отцу на нем лет двадцать, а рядом с ним приятель, лицо которого мне кажется смутно знакомым. Снимок сделан в Афинах, на фоне античных колонн Парфенона. Друзья обнимаются за плечи – юные, беззаботные, оба стройные и загорелые, в футболках и джинсах. Они смотрят не в камеру, а друг на друга и весело хохочут, как будто один рассказал другому смешной анекдот. Я уже хочу отложить снимок, как мое внимание привлекает родинка на щеке у папиного приятеля. Такая же была у нотариуса Спироса. Я взволнованно вглядываюсь в лицо парня, пытаюсь представить его лет на тридцать старше, полнее, мысленно переодеваю его в рубашку и костюм, и ахаю. Это точно Спирос! Вот почему его лицо сразу показалось мне знакомым, хотя он сильно изменился за эти годы, чего не скажешь о моем отце – в его последних снимках легко узнать прежнего юношу.
Но тогда, получается, нотариус меня обманул. Ведь он сказал, что они с моим отцом не были близко знакомы и встретились впервые прошлой осенью. А судя по фото, они знали друг друга с юности. И не просто знали, а дружили – иначе отец не стал бы хранить ничего не значащее для него фото столько лет. Может, они дружили раньше, а потом судьба их развела? Но именно к Спиросу обратился отец, когда захотел составить завещание – вспомнил старого приятеля. А нотариус сказал мне, что отцу посоветовал обратиться к нему кто-то из знакомых.
Я хочу выяснить правду немедленно. Поэтому перекладываю драгоценное содержимое коробки в свой рюкзак, выбрасываю пустую коробку в урну и направляюсь в офис нотариуса. Надеюсь, он на месте. Хочу застать его врасплох, чтобы он не успел подготовиться и придумать очередную ложь.
В офисе Спироса мне приходится подождать. Нотариус занят, из-за закрытой двери кабинета доносится разговор на греческом. Но его секретарша узнает меня и предлагает присесть, пока Спирос освободится. Мой визит не вызывает у нее вопросов, вероятно, она думает, что я пришла по поводу наследства. А я с волнением поглядываю на часы – до моего рейса на Санторини остается три часа, и я надеюсь, что не опоздаю в аэропорт.
Наконец из кабинета выходит худощавый, болезненного вида мужчина лет пятидесяти в черном костюме, а за ним – сам Спирос, розовощекий и упитанный. При виде меня нотариус удивленно застывает.
– Вероника! Не ожидал тебя увидеть.
– Я бы хотела
