Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский

— От самого Ленина, — прибавил батько.

Командиры окружили Боженко, осматривая саблю.

— Ну-ну, дывиться на шаблю, та не теряйте часу, голуби мои, бо Дубно не дримае! И мы ж тебе, Микола, теж представим до Ленина героем, бо ты самый кращий герой! Найкращий герой!

ГОРЛОПАН

Щорс все еще приглядывался к каждому движению Боженко, и от его зоркого глаза не укрылось, как нервно ходили желваки под густою бородою батька.

— Нету больше моей слезы! Чи так говорю я, Микола? — обернулся он к Щорсу. — На, сховай цю карточку и пошли Ленину вид Боженко у память. А я пишов на Дубно. Ну що, Денисе, — обратился он к Кочубею, стоявшему у косяка двери. — Пожалкував и ты старого? Пожалкуй, пожалкуй, юнацька душа!

Батько говорил, одеваясь по-походному, в чем помогал ему Филя, вытаскивая нужные вещи, по одному знаку понимая своего командира.

Батько хлопал себя ладонями по груди, и мигом Филя вешал на грудь его бинокль. Батько хлопал по карману, и Филя засовывал ему в карман коробку с сигарами. Наконец батько стал причесываться, и тут Филя мазнул батька по голове помадой. Денис глядел на него и, вспоминая недалекое прошлое, подумал, что батько за эти пять-шесть месяцев похода изменился: даже волосы стал помадить.

Но Боженко в ожидании милой жены своей купил эту помаду, и это понял Денис, когда батько вдруг резким жестом отвел Филькину руку с помадой, взял полотенце и вытер голову насухо. А потом достал из кармана и бутылку с коньяком и поставил ее на стол, грозно оглядев при этом Филю.

Денис понимал, что в сложной мимической игре, происходившей между Боженко и Филей, в этой сцене одеванья отображается вся душевная борьба, которую только что пережил батько. Он на глазах преображался.

Весть о том, что к батьку приехал Щорс, разнеслась с быстротою молнии. Братва бушевала в ожидании похода.

А поход был внезапно отменен.

— А! Так вот в чем штука: Щорс стал поперек дороги!

И стоустая молва превращала быль в сказку. Смерть жены Боженко и горе батька обрастали тысячею вариантов и легенд, в которых не обошлось без провокации. И про Щорса говорилось теперь:

— Гляди, кабы еще не вздумал папашу заарестовать! Не дадим увозить Боженко!

— Покажите нам нашего отца!

— Пусть выйдет батько на крыльцо! — .кричали бойцы.

Кричали, конечно, не все. И тех, что кричали отчаяннее всех, отмечали для себя командиры, намереваясь проверить — от души ли тот крик, и не голос ли это провокаторов, подосланных или купленных Петлюрой, что столько раз пытался уже засылать провокаторов, но всегда до сих пор безуспешно.

И Кабула, тяжело переживавший батькино горе, смекнул, что тут имеется злая игра, и внимательно прислушивался к крикунам. Он отметил один до фальши кричащий голос:

— Подать нам сюда Боженка! Пусть выйдет отец! Подать нам Щорса сюда — пусть выйдет! Тут дело нечисто: увозят Боженко! Арестовывают папашу!

Кабула, прислушиваясь к этому фальшивому визгу, пробрался поближе к кричащему и, разглядев его хорошенько, уже потянулся было непроизвольно к ручке «кольта», да вовремя подумал: «Одним выстрелом пожара не потушишь».

С находчивостью старого партизана он окликнул кричащего:

— Вот это верно, браток! А ну, давай пойдем с тобой к папаше, повидаем его самолично и объясним братве, в каком он есть в данном положении, — святое дело!

— Да я не пойду! Зачем мне ходить? — уклонялся тот. — Пущай он сам сюда выйдет, чтоб всем стало видно!

— А может, и некогда ему выходить. Может, приказ пишет или письмо до самого Ленина. А мы пойдем под окошко, поглядим и братве все чисто дело объясним, А то что ж, правда, народ мучается.

— Да ты поди сходи, Иван, — толкали его. — Чего же в самом деле горло драть? На то глаза кошке дадены! Чего ж зря мяукаешь?

Горлопан понял, что его выведут на чистую воду, что дело пойдет сейчас начистоту. Но деваться было некуда.

— Что ж, и пойдем! Я не боюсь! А чего мне бояться? Я за отца постраждать могу. Вы ж меня, хлопцы, не выдавайте, бо меня командир ведет! А куда он меня ведет?

К самому Щорсу! Сами понимаете, на какое дело иду. Вы ж меня, братва, не выдавайте!..

Но в это время сам батько появился на крыльце. Он постоял, поглядел на шумящее море «таращи», махнул рукой, и все стихло.

Он был на крыльце один. Никто из приехавших не вышел с ним, чтобы не мешать собственному его чистосердечию и его собственной воле в этом разговоре с народом.

Народ придвинулся к крыльцу. Прежде боялись подходить, чтобы не. тревожить. батька, тем более что и ординарцы разъезжали у его квартиры, то и дело кричали:

— Эй, тише, папаша спит!

Или:

— Тише, папаша страждает!

Или еще трогательнее:

— Тише, папаша рыдает по своей любимой жене!

Теперь бойцы сомкнулись у крыльца.

— Приказ получили?

Тишина…

— Таращанцы! — крикнул батько изо всей силы. — Приказ к походу дадён?

— Да-дён! — охнула «тараща» в один голос.

— Трубач трубил сбор к походу?

— Тру-бил! — раздался ответ.

— По местам! — гаркнул батько. — По-стройсь!

«Тараща» шарахнулась и стала в строй.

— Ну, видал ты батька? — спросил Кабула провокатора, не отпуская его от себя.

— Ви-дал!.. — запинаясь, протянул унылый голос.

— Чего ж ты скис, собачий хвист? — спросил Кабула и пнул провокатора под микитки дулом «кольта» с такой силой, что он упал навзничь.

— Добре сделано! — сказал Кабуле подошедший Калинин. — Я его все время примечал, да убрать не удавалось.

— Слабо ему сделалось! — подошел один из тех, кто подбивал еще недавно горлопана идти посмотреть, цел ли батько и как себя чувствует.

— Оттащи-ка его на свинюшник! — сказал подошедший Кабула и пошел строить свой полк к походу.

А Боженко, прощаясь со Щорсом, говорил:

— Был ты мне брат родный и товарищ дорогой и остался тем. Только не забывай ты про мое горе. Сделай все следствие сам и мне о том доложь. Похорони жену мою и венок от мужа положи. И план сыми местности той, где она лежатыметь[39], моя пташечка…

И опять досадная слеза покатилась из одного прижмуренного глаза; батько не смахнул ее со щеки, а просто отвернулся, чтоб никто того не видел.

— А я того — долбану Дубно и дам той суке Петлюре тай галичанам и панам доброго «бубна» (батько любил баловаться рифмой).

И он обнял Щорса и расцеловал его, касаясь мокрой от слез бородой Щорсова лица.

Только смолкла труба и взял последнюю ноту горнист, его сосед, песенник-кавалерист Грицько Душка, тряхнул чубом, повел локтями и плечами, зыкнул и запел донскую казачью песню:

При бережку — при луне,При счастливой доле,При знакомой сторонеКонь гулял по воле.

Кавалерия пошла на ровном аллюре мимо батьковой квартиры, отсалютовав ему и Щорсу саблями.

— Эх, — крикнул батько, заступая в стремя с обычным чувством предвкушаемого удовольствия похода и боя. — Дамо панам бубна биля того Дубна!.. За мною, ребята, рысью марш!.. Прощай, Микола, що то в сердци мени укололо: може, й не побачимось, — шепнул он подошедшему Щорсу, нагнувшись с коня.

— Не журись, побачимось, — отвечал Щорс, проводя рукою по, открытой голове своей.

Щорс долго стоял посреди дороги в пыли, наблюдая могучее движение таращанских полков, выступавших в поход после пережитых тревог. Он вглядывался в загорелые мужественные лица таращанцев, стараясь найти в них хоть след только что пережитой смуты или неудовольствия, — и так и не нашел ничего, кроме предбоевого вдохновения, которое он так привык видеть на лицах своих бойцов. Да и как могло быть иначе? Это шли героические революционные части, люди, выпестованные вожаками-коммунистами, — краса советской власти, опора и надежда великого будущего.

—.. А вот и поганец! — Из сарая на аркане, обмотанном вокруг груди, выволакивает Кабула провокатора и приговаривает: — Пидбигай, собака, на аркане за мною, до здоху, конай, кобылячий хвист, за брехни! Розповидай, стерва, кто твоего языка позолотив, гадюко? Ну, пидбигай же!

Бойцы, увидев провокатора, получившего возмездие, хохочут удовлетворенно.

А Щорс кричит Кабуле:

— А ну, брось! Давай его мне сюда до трибунала. Он-то мне как раз и нужен. А еще мне нужен Лоев, эскадронный.

Отрубает Кабула саблей веревку и бросает среди площади у ног Щорса Иуду, огрев его на прощанье плашмя саблей вдоль плеч. И кричит проезжающему эскадронному:

— А ну, Лоев, слезай и ты с коня та дыбай до Щорса — развязывать брехни!..

Лоев покорно слезает с коня и отдает его Кабуле.

И догоняет Кабула Боженко уже в чистом поле, на Изяславльском шляху, за Шепетовкой, и, ударив Дениса, едущего рядом с батьком, со всей силы рукой, заставляет его оглянуться. А батько, увидев своего Кабулу, наставительно говорит: