Роберт Бернс - Рита Райт-Ковалева

...В море есть миллионы перламутровых раковин. И только в одной на миллион вдруг вырастает жемчужина неописуемой прелести.

В мире есть тысячи прекрасных легенд и сказок. И только из одной на тысячу в руках поэта вырастает несказанной красоты поэма или песня.

Бернс записал для Гроуза легенду о том, как в церкви шел шабаш ведьм и как темной ночью некий подвыпивший фермер (похожий на эйрширского пьяницу Дугласа Грэйма), возвращаясь верхом домой, заглянул в окно церкви и увидел там бог знает что.

Он еще записал комический рассказ о придурковатом батраке, который летал на метле во Францию и очнулся утром в рыбачьем поселке в Бретани.

Он записал и третью легенду — о ведьме и черте.

Но первый рассказ запал в его душу, должно быть, из-за живописных подробностей встречи пьяненького фермера с нечистой силой, а может быть, и потому, что тут, в Эллисленде, он вспомнил старый Эйр, крутой каменный мост через реку, увитые густым плющом стены церкви, узкую оконницу и четыре круглые балясины маленькой колокольни, чудом уцелевшей на треугольной вышке.

...В тот день он рано вернулся из поездки по округе и, позавтракав, ушел на свою любимую дорожку у реки. Осеннее солнце еще грело стволы сосен, под которыми стояла скамья, весело блестела река.

Прошел час, другой, третий...

Джин взяла на руки маленького Фрэнка и, кликнув Бобби, пошла к реке — посмотреть, почему Роберт не идет пить чай. Выйдя из-за кустов, она увидела, что он стоит посреди дорожки и читает вслух какие-то стихи. Она хотела подойти поближе, но вдруг заметила, что у него по щекам катятся безудержные слезы, а он, не замечая ничего, бормочет стихи, дыша прерывисто и часто, как будто ему не хватает воздуха.

Он увидел Джин, бросился к ней, усадил на скамью и, даже не сказав: «Слушай!», начал читать:

Когда на город ляжет теньИ кончится базарный день,И продавцы бегут, задвинувЗасовом двери магазинов,И нас кивком сосед зоветСтряхнуть ярмо дневных забот, —Тогда у полной бочки эля,Вполне счастливые от хмеля,Мы не считаем верст, канав,Мостков, опасных переправДо нашего родного крова,Где ждет жена, храня суровоСвой гнев, как пламя очага,Чтоб мужа встретить как врага.

Об этом думал Тэм О'Шентер,Когда во тьме покинул центрИзлюбленного городка,Где он наклюкался слегка.А город, где он нализался —Старинный Эйр, — ему казалсяГораздо выше всех столицПо красоте своих девиц.

О Тэм! Забыл ты о советеСвоей супруги — мудрой Кэтти,А ведь она была права...Припомни, Тэм, ее слова:

«Бездельник, шут, пропойца старый,Не пропускаешь ты базара,Чтобы не плюхнуться под стол.Ты пропил с мельником помол.Чтоб ногу подковать кобыле,Вы с кузнецом две ночи пили.Ты в праздник ходишь в божий дом,Чтобы потом за полной кружкойНочь посидеть с церковным служкойИли нарезаться с дьячком!

Смотри же: в полночь ненарокомУтонешь в омуте глубокомИль попадешь в гнездо чертейУ старой церкви Аллоуэй!»

Бернс давно не знал такой радости творчества, такой полной власти над словом. Он работал над своим «Тэм О'Шентером» день и ночь, отделывая и оттачивая каждую строку.

Иногда стихи так ладно, так верно ложились в строфы, что почти ничего не приходилось переделывать:

Трещало в очаге полено.Над кружками клубилась пена...То дождь, то снег хлестал в окно,Но пьяным было все равно!

Заботы в кружках потонули,Минута каждая плыла,Как пролетающая в улейПерегруженная пчела...

Через несколько дней Бернс читал «Тэма» капитану Гроузу и Ридделам.

Сначала шло описание бурной ночи, когда Тэм выехал из Эйра домой:

Дул ветер из последних сил,И град хлестал, и ливень лил,И вспышки молний тьма глотала,И небо долго грохотало...В такую ночь, как эта ночь,Сам дьявол погулять не прочь...

Скачет Тэм на своей верной кобыле Мэг, скачет по страшным, зловещим местам:

Здесь, у прибрежных этих скал,Пропойца голову сломал.Там — под поникшею ракитой —Младенец найден был зарытый,А дальше — тот засохший дуб,Где женщины качался труп...

Тэму надо бы ехать поскорее домой, но любопытство погнало его к самой церкви.

О боже! Что творилось там!..Толпясь, как продавцы на рынке,Под трубы, дудки и волынкиВодили адский хороводКолдуньи, ведьмы всех пород...

Тэм онемел. Тэм, не отрываясь, смотрел в окно на страшных пляшущих ведьм, похожих на «живые жерди и ходули».

Но Тэм нежданно разгляделСреди толпы костлявых тел,Обтянутых гусиной кожей,Одну бабенку помоложе.Как видно, на бесовский плясОна явилась в первый раз...

Она была в рубашке тонкой,Которую еще девчонкойНосила, и давно былаРубашка ветхая мала...

Но музу должен я прервать.Ей эта песня не под стать,Не передаст она, как ловкоПлясала верткая чертовка,Как на кобыле бедный ТэмСидел недвижен, глух и нем,А дьявол, потеряв рассудок,Свирепо дул в десяток дудок.

Но вот прыжок, еще прыжок —И удержаться Тэм не мог.Он прохрипел, вздыхая тяжко:«Ах ты, Короткая Рубашка!..»И в тот же миг прервался пляс,И замер крик, и свет погас...Но только тронул Тэм поводья,Завыло адское отродье...

И пошла погоня за Тэмом — вот-вот настигнет его нечистая сила, хоть верная Мэг и несется во весь опор.

О Тэм! Как жирную селедку,Тебя швырнут на сковородку.Напрасно ждет тебя жена:Вдовой останется она.Несдобровать твоей кобыле —Ее бока в поту и в мыле.

О Мэг! Скорей беги на мостИ покажи нечистым хвост:Боятся ведьмы, бесы, чертиВоды текучей, точно смерти!

Увы, еще перед мостомПришлось ей повертеть хвостом.Как вздрогнула она, бедняжка,Когда Короткая Рубашка,Вдруг вынырнув из-за куста,Вцепилась ей в репей хвоста!..

Ах, после этой страшной ночиВо много раз он стал короче!На этом кончу я рассказ.Но если кто-нибудь из васПрельстится полною баклажкойИли Короткою Рубашкой, —Пусть вспомнит ночь, и дождь, и снег,И старую кобылу Мэг!..

Наверно, во всей Шотландии в эти дни не было человека счастливее Роберта Бернса. Он снова ощутил свою поэтическую мощь, как в те дни, когда писал «Веселых нищих» и «Двух собак». Ему казалось, что сейчас он пишет еще лучше, и, как он говорит в письме к миссис Дэнлоп, из всех своих произведений он считает «шедеврами» — сынишку Фрэнка, ее маленького крестника, и поэму «Тэм О'Шентер».