Фартовые - Эльмира Нетесова

— Па суде спрашиваю ту девку, мол, я тебя обидел? Она и говорит, если бы обидел, вышку дали б! Тогда я и спрашиваю судей: если не обидел, за что судите? Они и говорят, за покушение. Ладно. В зоне за ошибочную статью опетушить хотели. А тут у меня опять приступ. Что где взялось. Двоих угробил. Меня — в шизо. А там старый дедок сидел. За неуважение лагерного начальства угодил. Вот он мне и помог, многое подсказал. Дай ему Бог здоровья, если жив тот старичок. С тех пор я делаю, как подсказано. И никаких приступов.

— А с девкой изнасилованной не виделся больше? — спросил Берендей.

— Как же! Я ее, суку, и загробил! Вместе с мамашей. Оказалось… девка та гулящей была чуть ли не с малолетства. А мною, дураком, ее грехи и покрыли. Ненадолго, это верно. Но когда я этих блядей кончал, раскололись… За них меня суд пышкой благословил. Вот как-то и оказался я в Александровской тюряге вместе с Белым Эхом. А Пан на неделю раньше нас оказался, тоже с вышкой. За разбой.

— Не только. Докопались, что я «малину» в Иркутске держал. Всех собак на меня и повесили.

— Смыться бы вам с Сахалина надо, — подумал вслух Берендей.

— А как? — тихо отозвался Пан.

— Пытались, — отмахнулся Лунатик.

— Выждать надо. Отсидеться здесь. Пусть мусора устанут. Треп про нас заглохнет. Тайга оттает. По заснеженной трудней слинять. Следов много. А морозы пройдут и исчезнем, как эхо, — сказал самый молодой беглец.

— Ну а то, что по дороге отмочили вы, туфта?

— Когда шкуру спасать надо, на все пойдешь. А фрайера к тому же на хвост и свои грехи повесят. Под нашей маркой многие поработали. Ну да коль накроют, не отвертеться. Нам себя не оправдать, — глухо ответил Пан.

— Как же вам с Александровской смыться удалось? — полюбопытствовал Берендей.

— На всякий замок отмычка имеется. Для нее только руки нужны. За ними дело не стало. Это мы тихо провернули. Так красиво оттуда никто не линял. Зато потом кисло приходилось.

— И тут вас пасут. Даже охотников настрополили. Они от вас Заброшенки стерегут…

— Мы уже надыбали тех сторожей. Хрен с ними, пусть тешатся. Нам Заброшенки без нужды. Какой с них навар? Отсидимся здесь тихо, если нас дергать не будут. Ну а заденут, тогда на себя станут обижаться, — проговорил Белое Эхо.

— Ты не серчай, Берендей, что знакомство наше жесткое. Нельзя нам уши распускать. Сиксотов да стукачей развелось много. Тебе, фартовому, это не объяснять. Сам петришь во всех делах. Сыпь в свои Заброшенки. Нельзя запаздывать. Охотники хватиться могут, не отвертишься. По твоим следам на нас выйдут.

— Я за скалой курево вам оставлять буду. Соли и муки принесу, сахару…

— Не надо, — оборвал Пан. — Это ни к хренам. Окурок — улика. Сами засыплемся и ты погоришь. Перебьемся. Не впервой. Если прижмет нас нужда, найдем, как тебе дать знак. Может, и сгодишься. Но в крайнем случае. Пока о том молчим. И смотри, даже во сне о нас не продышись. Иначе, хоть ты и фартовый, ожмурим без схода и разборки, — не удержался Пан от угрозы.

Берендей недобро усмехнулся, но, памятуя законы «малин» — в чужой хазе без понту не горячиться, ответил коротко:

— В проколе ты. Иначе б за такой треп не спустил бы. Нынче с вас спросу нет. Ну да ладно. Пусть Белое Эхо, а главное — Бог, убережет вас от зла.

В зимовье поселенец вернулся далеко за полночь. Харя ждал Берендея преданным псом. И едва тот вошел, спросил:

— Свиделись?

Фартовый снял телогрейку. И Харя, глянув, охнул. Все плечо в крови, хотя рана была поверхностной, легкой.

— На гоп-стоп взяли? — допытывался Федька. И Берендей рассказал Харе все, что случилось, о встрече и разговоре с беглецами.

— Тебя бригадир спрашивал, — вспомнил Федька.

— И что ты ему сказал?

— Мол, в Ново-Тамбовку за куревом пошел. Тот удивился: а чего у нас не попросил? Я сказал, что не стал ты побираться. Не любишь этого.

— Не убедил, Харя. Ну да ладно. Как-нибудь выкручусь, — отмахнулся Берендей.

Утром мужики обступили фартового со всех сторон.

— Где вчера вечером был?

— Почему распадком домой вернулся? Ведь из Ново-Тамбовки ты мог прийти лишь берегом моря.

— Почему телогрейка на плече порезана? С кем виделся?

— В Ново-Тамбовке был. Не за куревом. Письма опустил. Шел берегом. К скалам ближе держался. А тут — заяц. Я — за мим. Почти нагнал, крюком хотел зашибить, раньше такое удавалось, а он — острием в телогрейку. И зайца упустил, и одежду порвал, — врал Берендей.

— С крюком в Ново-Тамбовку? Хорошее, видать, письмишко носил, — усмехнулся бригадир.

— Честно говоря, я этот крюк из рук не выпускаю. Даже в избе держу у изголовья. А с голыми руками чего-то не решился пойти. Особо — после мусоров. Они тут много трепались про беглецов. Никого из них не видел. Вот только зайца. Набегался я за ним. И зря… Не поймал.

— Смотри, чтоб тебя в другой раз не поймали, — нахмурился бригадир. — Когда в другой раз в Ново-Тамбовку будет нужно, нас предупреждай.

— Это почему?

— Не прикидывайся шлангом. Не хуже нас знаешь. А если не предупредишь, себе плохо сделаешь. Я два раза не повторяю.

Берендей сцепил кулаки. Но бригадир охотников, словно не пожелав увидеть это, повернулся спиной к фартовому, позвал всех на море.

Фартовый в этот день работал вяло. Ружье на сильном морозе давало осечку. Сказались потеря крови и недосып.

— Ты, Берендей, нынче — как вареный. Будто всю ночь с бабой играл в подкидного! — не без намека подшучивали охотники.

— А что? Я еще хоть куда! Особо насчет баб.

— Ты только крюк не забудь, когда в постель залезешь.

— Чтоб не сбежала!

— От меня не слиняет! Ни одна. Уж если закадрю, ни на одного из вас не глянет. Мой крюк — к любой бабе отмычка! — хвалился Берендей.

— Не духарись, фартовый, а то привезем врачиху, как дорога установится. Она одиночка у нас. Там и поглядим! — смеялись мужики.

— Только грозитесь! Сколько обещаете ее мне в гости! Ждать устали.

— Привезем. За нами не заржавеет, если за зайчихами бегать перестанешь, которые на прибрежном участке никогда не водились. Мы-то здесь выросли, каждого муравья в морду знаем. Зайцы у нас водятся за Черной горой. Мы на этих выходных и собираемся туда поохотиться, — сказал, словно проговорился случайно, бригадир. И внимательно посмотрел на Берендея.

— А меня с собой возьмете?

— Твое оружие в воскресенье отдыхает, — отказали охотники.

— Ну и хрен с ним, тогда врачиху везите, чтоб время даром не пропадало.

— Еще имеем время, подумаем, — пообещал бригадир.

Берендей лихорадочно соображал, как предупредить беглецов о готовящейся в их местах охоте. Случайно были обронены эти слова или решили его проверить?

Фартовый закурил. Охотники засобирались к лункам, как вдруг все разом услышали над сопками странный звук, похожий на стон, но не зверя или человека.

Лица промысловиков вытянулись.

— Где это?

— Вроде в распадке.

— А что это?

— Может, от движения льда.

— Белое эхо, — невольно сказал Берендей — Это голос мертвого. Говорят — от беды бережет живых…

Охотники, оглядев фартового, отодвинулись от него, пошли к лункам.

«Спаси их, Белое Эхо», — мысленно попросил фартовый.

Охотники уже спрятались за торосами, выслеживая сивучей, когда Берендей, выдолбив новую лунку, невольно оглянулся на зимовье, словно кто-то приказал ему повернуться.

Рядом с зимовьем стоял Пан.

Берендей онемело смотрел на него. Зачем по светлу, на виду у всех заявился? Высветить? И так не удалось отвертеться от охотников.

Пан поднял руку и показал на распадок. И в эту секунду грохнул выстрел.

Берендей, уже бросившийся на знак Пана, остановился.

— Кто стрелял? В кого? — оглянулся по сторонам. Из-за торосов увидел направленные на берег стволы. Один, второй, трети… Пана нет. Убежал? Или угрохали падлы? Но ни тени вокруг. Лишь белый-белый снег укрывает сединой старые головы сопок. Он искрится, хрустит под ногами солью. Он такой холодный, что на нем дышать больно.

«Что же это? Где Пан?» — упрямо шел к берегу Берендей.

— Стой, фартовый! Стой, сволочь. Убью! — крикнул Подифор и выстрелил из карабина по ногам. Мимо. Попугал.

«Неужели ухлопает? Хотя кто я ему? Таких он видел. И коль пот говорит, темнить не станет. Ему замокрить меня, что два пальца обоссать, нигде не дрогнет. Он с мусорами заодно. Теперь заложит. И уже не отмахнусь. Выходит, я у всех под надзором дышал», — стоял Берендей, как вкопанный.

— Вернись! Иди сюда, говорю! — орал бригадир осипшим голосом.

А у фартового плыли перед глазами радужные круги. С чего бы это? Никогда такого не случалось с ним. Фартовому не по себе стало.

— Ложись! — услышал Берендей чей-то знакомый голос, но не узнал его. Кто кричит, фрайера или фартовые? Сунулся ликом в снег. Над головой прогремели выстрелы. Кто в кого?