Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Герцогиня Виндзор в вечернем платье от Скиапарелли, 1937. Фото Сесила Битона

Новые законы, обнародованные Синдикатом высокой моды, предписывали закупщикам платить за право присутствовать на каждой презентации, это вынуждало их покупать хотя бы одно платье из новой коллекции, чтобы вернуть свои деньги. А если их бюджет ограничен, что часто встречается в наши дни, они отправляются лишь в некоторые дома.

И это еще не все: пресса, ежедневная демократическая пресса – единственная, которую надо принимать в расчет, – уже не имела права фотографировать во время презентации. А если наконец разрешение получали, снимки можно было опубликовывать лишь через месяц. Подумайте сами, насколько к тому времени они будут актуальны! Съемки для кино и телевидения также запретили, что не только лишало нас этой очень важной бесплатной рекламы, но и создавало возможность для любых финансовых комбинаций, которые пришли бы в голову бессовестным людям.

Когда я вижу, что все мои новые идеи, все мои намерения подхвачены не только привычными копировщиками, но и теми, кто сам делает коллекции, известные и успешные, – чувствую себя в прекрасной форме. Конечно, эти люди зарабатывают гораздо больше, чем я, но разве это важно! Что может более укрепить дух, чем когда даешь, не получая ничего взамен! Короче, я убеждена, что запреты, начавшиеся в 1947 году, угрожают истинной французской элегантности.

Платье за 25 тысяч франков, которое меня поразило в 1945 году, быстро превратилось в платье за 100 тысяч франков, за 200 тысяч или за 300 тысяч франков, то есть от 100 до 300 фунтов, или от 500 до 900 долларов. Но в эту цену не входят права на экспорт, а в Америке они невероятно высоки, поэтому цена платья часто становится крайне высокой. Многие страны упразднили все возможности импорта, по меньшей мере законного, и подобные законодательства всегда оставляют открытыми пути для нечестности, а большинство людей инстинктивно в душе контрабандисты. Иногда качество такой одежды оказывалось невысоким, но тем легче ее копировать. Таким образом, несмотря на все законодательства, изделия добываются обманными способами, и женщины, замечающие, что с каждым днем их бюджет уменьшается, вынуждены покупать готовые.

Наконец наступил 1947 год, и ловко изобретенный, прекрасно финансированный стиль «нью лук», запущенный при оглушительном шуме рекламы, закончил свое самое короткое в истории моды существование.

В водовороте этих событий Скиап держалась на поверхности, как пробковая кора в бурю. Существование было полным, она встречалась с многими людьми, часто выходила в свет и расцветала в атмосфере оптимизма.

Платье от Скиапарелли, 1948. Фото Вилли Майвальда

Снова стали давать балы, и Скиап осознала, что проще и дешевле устроить один большой бал, чем несколько небольших приемов, и организовала «Бал шара». Пригласительные билеты были сделаны в форме знаменитого воздушного шара братьев Монгольфье[158], и гостей попросили при входе держать их в руках. Существует клуб поклонников круглого воздушного шара, и эти шары целыми днями запускаются в воздух, отдаваясь на волю ветра. Скиап арендовала на вечер самый большой шар, попросила наполнить его газом и поместить в своем саду, где он возвышался до крыши. В корзине находился человек, странным образом похожий на Пикара, аэронавта и исследователя океанских глубин; быть может, сам Пикар – инкогнито… Между деревьями светились зеленые и розовые огни, столы были покрыты скатертями розового цвета «шокинг». Гости прибывали через двор и смотрели в окна на сад, затянутый дымкой, и им казалось, что они видят в свете радужных лучей гигантского серого слона. У Скиап спрашивали, как ей удалось ввести его туда, не догадываясь, что шар можно пронести в любое место.

Вечер удался на славу: женщины сияли и искрились, как в довоенные времена; махараджи и их жены дополняли красоту праздника. Это был вызов суровым годам, недавно всеми пережитым, – некое предзнаменование будущего. Присутствие воздушного шара представляло собой некоторый источник опасности, и пришлось установить скрытую охрану, чтобы он не взорвался при малейшем контакте с сигаретой. В то время еще не критиковали устроителей балов, их даже хвалили, потому что развлечения были полезны для дел.

В атмосфере веселья и эйфории возрождения я арендовала небольшую резвую яхту, намереваясь отправиться на ней в Грецию. Я никогда там не была и в конце концов так туда и не попала.

Кто в своей жизни не мечтал владеть кораблем?.. Мой корабль мечты носил название «Райатеа» и принадлежал одной из обладательниц лицензии на вождение яхты; сама я в этом ничего не понимала.

Нас было четверо: художник Дриан, американский дипломат Ховард Рейли, португалец Дуарте Пинте-и-Куэллу, которого мы прозвали Юнгой по причине его навигационных познаний, и я. Мы попросили португальского друга взять с собой гитару, но играть на ней он не умел, что нас очень разочаровало. Если существовал предназначенный возродить греческие традиции корабль, который сел на мель, то это яхта «Райатеа». Мы отправились с запасом провизии, большими надеждами и с радостью в сердцах; к тому же – как ни странно, но факт – под британским флагом. Мы не предусмотрели, что этот флаг из-за напряженной политической обстановки в Италии в тот момент предопределил наше поражение. Нас тут же приняли за англичан и не хотели ничего слушать, а при этом трудно было найти менее «британское» судно. Наш капитан, поджаренный солнцем, был бретонцем, Луи тоже бретонец; механик Жан, который все чинил и целыми днями всех разыгрывал, приехал из Парижа – настоящий парижанин-простолюдин; а Мимиль, повар, – швейцарец.

Я сожалею, что не обладаю энциклопедической памятью и не помню всех важных событий. В памяти остались лишь самые мелкие, безобидные факты. А вот морское путешествие на «Райатеа», прошедшее в конечном итоге без приключений, помню в малейших деталях. Я совершила редкий для меня подвиг – полностью положилась на ход событий. Дриан делал записи, и я могу восстановить подробности этого плавания, которое началось как у Одиссея, а закончилось жалкой участью рыбы, выброшенной на сухой песок.

«Райатеа» – странное судно, и именно поэтому случилось так, что на борту его собрались столь необычные пассажиры. Море, даже когда оно было спокойное и ровное, подпрыгивало, танцевало, испытывало килевую качку, так что мы чувствовали себя как на русских горках. Меня тотчас же прозвали Неукротимой, потому что я решительно отказывалась принимать малейшую трудность. Так, танцуя, прыгая и качаясь в тревожащих ритмах, мы прибыли в Виареджо, где британский флаг принял свой первый удар от «итальянского сапога».