Суворов - Олег Михайлов

Давая Канищеву разные деликатные поручения, он требует:

«Бывшей моей… весьма мне хочется ведать похождение в девках… И какие известия заставляй мне писать, хоть незнакомой рукой, — как хочешь, все равно».

«Хотя для писем, что к ней будет писать Н[иколай] С[уворов], между ими все предосторожности и в штиле их примутся, однако стараться доставать их наивозможнейше…»

Ревность точит и грызет его. Суворов готовится к разводу. Но, исповедуясь Канищеву, он не может сам рассказать о случившемся другим поверенным и родственникам: деверю И.Р.Горчакову, секретарю консистории Дееву, главноуправляющему своими имениями Терентию Ивановичу Черкасову:

«Терентию Ивановичу во всем подробно откройся, а мне еще, право, стыдно».

В сентябре 1779 года Суворов подал прошение о разводе в Славянскую духовную консисторию. Он обвинил жену в том, что она, «презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим… В [1]778-м [году], в небытность мою на квартире, тайно, от нее был пускаем в спальню, а потом и сего года, по приезде ея в Полтаву, оной же племянник жил при ней до двадцати четырех дней непозволительно, о каковых ея поступках доказать и уличить свидетельми могу».

Обычная его решительность проявляется и в семейном конфликте. Он подкрепляет свое прошение в консисторию письмом всесильному Потемкину с просьбою ходатайствовать перед императрицею «к освобождению меня в вечность от уз бывшего… союза, коего и память имеет уже быть во мне истреблена». Одновременно он хочет определить свою дочь в Смольный институт благородных девиц, отобрав ее у Варвары Ивановны. Желание Суворова было исполнено, и приехавший 31 декабря 1779 года в Москву капитан Суздальского полка Петр Корицкий по высочайшему повелению взял маленькую Наташу у матери и увез в Петербург. Страстно любивший ее Суворов не решился выдать начальнице Смольного института де Лафон необходимых обязательств в том, что он не возьмет Наташу домой до окончания ею курса. Поэтому в институте ее поместили отдельно от остальных воспитанниц.

В конце 1779 года не без помощи Потемкина Суворов вызван был в Петербург. 24 декабря его пригласила на прием Екатерина, которая была в малой короне и цветном кавалерском платье ордена Александра Невского. Царица, в жизни которой мир интимного играл огромную роль, любила «устраивать» частную жизнь своих подданных и была уже хорошо осведомлена о желании Суворова расторгнуть брак.

Осторожный, даже подозрительный, генерал-поручик в разговорах, письмах к вельможам, в том числе и Потемкину, часто отделывался шутливыми эскападами и ловким юродствованием. Вот отчего на вопрос Екатерины о Суворове Потемкин как-то сказал, что это хороший воин и партизан, но странный чудак. Беседуя с полководцем, императрица дивилась его обширным сведениям и глубоким доводам. Он более знал и провидел в политике, нежели целый век упражнявшийся в ней дипломат, говорил о европейском военном театре, судьбах Польши и Блистательной Порты. Екатерина долго разговаривала с Суворовым, а под конец аудиенции пожаловала ему, отколов со своего платья, бриллиантовую звезду Святого Александра Невского.

Нет сомнения в том, что сама императрица вмешалась в ссору Суворова с женою и склонила его к примирению. Их встреча в Москве с Варварою Ивановною произошла в январе 1780 года. Здесь, в Первопрестольной, генерал-поручик получил секретный ордер Потемкина, предписывающий ему немедленно отправиться в Астрахань для подготовки военной экспедиции за Каспий.

Как ближайшая цель похода Потемкиным указывался персидский город и порт на Каспии Рящ — Решт, благодаря занятию которого можно было бы достигнуть и более отдаленную — направить через Россию богатую ост-индскую торговлю, нарушавшуюся из-за невозможности обеспечить безопасность купеческих судов, так как в то время разгорелась война между Англией и Францией. Обе эти крупнейшие державы Европы заняты были, кроме того, внутренними делами: Франция переживала предреволюционное брожение; Англия боролась с отколовшимися Североамериканскими провинциями. В этих условиях Потемкину, а за ним и Екатерине казалось возможным не только вернуть земли, завоеванные Петром I на южных окраинах Каспийского моря и отданные Надир-Шаху при Анне Иоанновне, но и воспользоваться выгодами ост-индской торговли.

Вместе с женою Суворов приехал в Астрахань в первой половине февраля 1780 года. Он сразу же занялся выяснением пути от Кизляра к Рящу и состояния подчиненной ему Каспийской флотилии. Суворов жил как в самом городе, в Спасском монастыре, так и в богатом имении села Началова «Черепахе», принадлежавшем одному из «случайных» людей, столь многочисленных в восемнадцатом веке, Никите Афанасьевичу Бекетову.

Родной дядя известного поэта И. И. Дмитриева, Бекетов сам писал стихи и, по авторитетному свидетельству великого Федора Волкова, был замечательным актером. Когда он играл в сумароковской трагедии «Синав и Трувор», исполняя одну из женских ролей, в сухопутный кадетский корпус приехала Елизавета, пленившаяся его молодостью, красотой и нежностью. Возвышение Бекетова было недолгим, а карьера неудачной. Командуя в Семилетнюю войну 4-м гренадерским полком, он загубил его в сражении при Цорндорфе, а сам попал в плен. С 1763 по 1773 год Бекетов исправлял должность астраханского губернатора. В его селе Качалове, находившемся в двенадцати верстах от Астрахани, выделялись прекрасный господский дом и деревянная Георгиевская церковь, окруженные виноградниками. Черепаховский виноград подавался даже к императорскому столу. Здесь Суворов гулял по деревне, одаривая крестьянских детишек пряниками и орехами.

Однако судьба готовила новый удар. В начале марта Варюта открылась ему в том, что некий «ризомаратель» напал на нее и, угрожая двумя пистолетами, овладел ею. Суворов обращается к своему покровителю Турчанинову, горячо требуя наказать виновника, оставшегося потомкам неизвестным. На сей раз генерал ни в чем не обвиняет Варвару Ивановну, а старается оправдать ее — чрезвычайностью обстоятельств, угрозой и насилием. Тут прорывается его чувство к жене; тут проявляется трогательная человечность Суворова.

«Сжальтесь над бедною Варварою Ивановною, которая мне дороже жизни моей, иначе вас накажет Господь Бог! Зря на ее положение, я слез не отираю. Обороните ее честь. Сатирик сказал бы, что то могло быть романичество; но гордость, мать самодеяния, притворство, покров недостатков — части ее безумного воспитания. Оставляли ее без малейшего просвещения в добродетелях и пороках, и тут вышесказанное разумела ли она различить от истины? Нет, есть то истинное насилие, достойное наказания и по воинским артикулам! Оппонировать: что она „после уже последовала сама…“ Примечу: страх открытия, поношение, опасность убийства, — далеко отстоящие от женских слабостей. Накажите сего изверга по примерной строгости духовных и светских законов, отвратите народные соблазны, спасите честь вернейшаго раба нашей Матери, в отечественной службе едва не сорокалетнего».