Барон и рыбы - Петер Маргинтер

— Я охотно избавила бы вас от этого зрелища. Сейчас он у меня в умывальном тазу. Превращение зашло уже очень далеко.

Барон плавал у дна белого эмалированного таза. О человеке напоминали лишь выразительные глаза да щеточка усов на рыбьей морде. Серебристая чешуя сплошь покрывала веретенообразное тело, полностью сформировались грудные, боковые, анальные, спинные и брюшные плавники.

Завидев секретаря, барон всплыл и высунул голову из воды. С дрожащими губами Симон наклонился к нему.

— Ш-шимон, — пробулькал барон и плеснул хвостом.

Симон молча кивнул. Большая слеза капнула в таз рядом с бароном.

— Ш-швежей воды!

Симон подлил барону свежей воды из кувшина. И тот ожил. Неуклюже попытался схватить муху, охорашивавшуюся на краешке таза. Но потом его тело судорожно изогнулось, он перевернулся животом вверх и медленно поплыл, показывая перепуганным зрителям белесое брюшко, по направлению к мухе, продолжавшей с уютностью умываться.

— Мне кажется, он умер, — сказала Саломе Сампротти и перекрестилась.

— Почему вы не знаете этого наверняка? — взорвался Симон. — Почему вам как раз теперь кажется? Никогда вы ничего толком не знаете!

— Увы, да, — огорченно призналась она. — Иначе я наверняка была бы очень богатой и очень могущественной. Но на этот раз ваш упрек несправедлив. Я не отвечаю ни за душевное, ни за физическое здоровье рыб.

— Он умер, — повторил и барон фон Тульпенберг. — Он не шевелится. Так выглядят мертвые рыбы.

— Как это могло случиться?

— До сих пор мы всегда уменьшали только в соотношении четыре к одному, мы опасались, что микротор нарушит молекулярную структуру. Ведь изменения при воздействии нашего прибора очень значительны. Собственно говоря, мысль о том, что измененная материя может быть подвержена изменениям при психическом воздействии, пришла Томасу. Плавающий тут вот печальный результат есть прискорбное доказательство справедливости его гипотезы. Барон слишком много думал о рыбах, возможно, видел их во сне…

— Но почему он умер?

— Любое превращение требует очень большого напряжения. Вероятно, все его силы исчерпало усилие преодолеть дистанцию между человеком и рыбой. Кто скажет остальным?

— В этом нет нужды: вот они!

Теано, Гиацинт ле Корфек и Томас О'Найн узнали в столовой от мсье Дуна, что остальное общество как раз направилось в комнату г-жи Сампротти. Завидев Симона, Теано облегченно улыбнулась и страстно раскрыла ему объятия, но замерла, заметив между возлюбленным и теткой барона в тазу.

— Что это?

— Это не зрелище для девушек, дорогая, — поспешно произнес барон фон Тульпенберг, вставая между ней и тазом.

— Это барон: превратившийся в рыбу, голый и мертвый, — спокойно объяснила г-жа Сампротти.

— Не угодно ли тоже преобразиться? — ядовито осведомился Симон у троих ученых. — Вы могли бы превратиться в философский камень!

— Я уже думал об этом, — с сомнением отвечал Гиацинт ле Корфек.

— Должны быть и другие пути, — возразил Томас О'Найн. — В нашем случае об уменьшении и речи быть не может.

Вопреки глубочайшему горю перед лицом смерти вскоре все-таки задумываешься, как наидостойнейшим образом избавиться от тела. Чем дороже нам покойный, тем меньше хочется, чтобы дурной запах осквернил память о нем. Так или иначе, а консервация — благороднейший из видов погребения: при ней сохраняется форма и предотвращается естественный распад тела. Это достигается различными путями: в одном случае удаляют все подверженные разложению части, а оставшееся чем-нибудь набивается, как то происходит с мумиями и охотничьими трофеями. В другом случае прибегают к необычным, применяемым в чисто научных целях средствам, как то: карболка, спирт, различные смолы или обезвоживание.

Именно Саломе Сампротти пришла гениальная мысль о консервной банке.

— Он заслужил, чтобы мы завершили превращение, столь безжалостно прерванное смертью, во всяком случае, отнеслись к нему с уважением, — сказала она. — Он заслуживает золотой банки с драгоценными каменьями и жемчугами и эмалевым гербом на крышке, где будет покоиться в полном одиночестве.

Симон недоверчиво поглядел на нее, ему показалось, что г-жа Сампротти позволяет себе чересчур много. Но она была совершенно серьезна, и никто не рассмеялся и не возмутился. Да и в самом деле: как еще прикажете поступить с мертвой рыбой? О достойных похоронах по христианскому обряду и речи быть не могло, ведь вне всякого сомнения ни один священник не согласился бы отпевать сардину. Точно так же нельзя было выбросить его на помойку, отдать кошке — кошек в замке вообще не было — или скормить курам.

Поэтому Симон добавил:

— Расколотый герб. Он — последний в роде.

— И на банке — какое-нибудь подходящее к случаю изречение, — добавил Гиацинт ле Корфек.

— Aurum et oleum non perditi,[29] — предложил барон фон Тульпенберг.

— Банку мы за свой счет закажем у лучшего ювелира в Ургеле, — пообещал Томас О'Найн.

— А до тех пор? — спросила Теано.

— Мы поступим с ним, как с настоящей сардиной.

— В моем тазу ему ни в коем случае не место!

— Дун достанет его и переложит в банку, пока мы не узнаем, как поступают с сардинами. Наверное, прежде чем класть в масло, его следует засолить.

После кончины барона образовалась пустота, и нужно было перераспределить роли. Пустота страшит не природу, но людей, в первую очередь — женщин. Пока мужчины были еще погружены в почтительное оцепенение перед величием смерти, бразды правления взяла в свои руки г-жа Сампротти, а Теано припудрила свой покрасневший от горя нос, ибо перспективы стали ей теперь абсолютно ясны. С артистической отрешенностью, охватывающей обычно женщин перед зеркалом, Теано подвела свои густые брови, накрасила ресницы и решила, что для объяснения с Симоном выглядит достаточно инфернально.

Он был в саду, верхом на той самой пушке, от которой они каких-то двенадцать часов назад отправились на головокружительную прогулку. Он курил трубку; эта картина мирной печали, возможно, заставила бы особу, менее решительно настроенную, усомниться в справедливости своих притязаний. Но Теано уже приготовилась выплеснуть ребенка вместе с водой, того ребенка, которого у нее никогда не будет. Ей непременно нужно было сменить приуготованное ей на этом свете место на место в аду — в жизни и в постели дьявола, сидящего на этом вот смертоубийственном орудии, ковыряя веточкой в трубке и пуская голубые клубы изо рта и из носу. Она предусмотрительно расстегнула еще одну пуговицу на блузке и окликнула:

— Привет, Симон! — подойдя достаточно близко.

— Привет, — ответил тот, не оборачиваясь.

— Что ты теперь будешь делать, Симон? — спросила она, легонько касаясь его плеча.

— Не знаю, — отвечал он хмуро. — Может, поеду домой к родителям. Может, стану причетником у священника в обервельцской церкви.

— Ха-ха, — иронически рассмеялась она, по праву сочтя такую перспективу абсурдной.

— Нет. Может, стану помощником нотариуса. Что-то же надо делать. Я и представить себе не мог, что барона когда-нибудь не станет. Сначала Пепи, теперь барон, только я и остался. — Он внезапно обернулся и посмотрел на нее. — Правда, странно?

— Симон, ты меня любишь?

Он удивился:

— По-моему, сейчас не самое подходящее время раздумывать об этом. Почему ты спросила?

— Я тебе нравлюсь?

— Да, конечно. Но не объяснишь ли…

— Ты же дьявол, и я хочу быть твоей женой.

— Дьявол? Господи помилуй!

— Бессмертный и вездесущий.

— Я?

— Или ты забыл, что было ночью? Ты женишься на мне?

— Я… — Симон провел рукой по глазам. — Я не прочь. Правда, твоя тетя утверждает, что ты меня не любишь, ну да ты должна лучше знать.

— Тогда мы будем всегда вместе летать. Везде!

— Да, ты права: летать я тоже умею, — произнес он нерешительно.

— Г-н доктор! Г-н доктор Айбель! — раздался в саду голос Гиацинта ле Корфека. Он и оба его друга решили, что нельзя терять даром времени, пока этот необычный гость еще в Монройе.

Симон спрыгнул с пушки.

— Меня зовут, — зачем-то пояснил он.

— Ты правда женишься на мне?

— Да. И пошли — может, опять что-нибудь стряслось с бароном. В таком дурацком замке все может быть!

Троица хозяев ждала у ворот в обществе Саломе Сампротти. Они чрезвычайно почтительно его приветствовали, и Теано, успевшая подхватить его под руку, засияла. Она чувствовала себя невестой. А в такой ситуации любая девушка с восторгом греется в лучах славы избранника. Для Теано, однажды чуть не ставшей наездницей, пришла великая минута: знаменитая Саломе Сампротти кланяется, а она, племянница, над которой все время смеялись, стоит с высоко поднятой головой рядом с объектом таких реверенций, его избранница, его будущая жена.