Книгоедство - Александр Етоев

Во-вторых, Горький лет за десять до хлебниковского «Воззвания» развивал на «башне» у Вяч Иванова идею о будущем правительстве России, состоящем из деятелей культуры, т. е мысль, вполне созвучную идее «предземшаризма».

Ну и, в-третьих, суммируя во-первых и во-вторых: это был сильный рекламный ход, своеобразная пиар-акция, выражаясь на новоязе последних лет.

Недаром фраза про «что-то есть» вместе с именем ее автора была вынесена на обложку одного из футуристических сборников.

Все мною вышерассказанное суть не только малый штришок в историю пиар-компаний в России Это еще и пальмовая ветвь автору, прославившему родную литературу не одной «Матерью», но и многими другими произведениями.

Очень интересное стихотворение про Зощенко написал поэт Игорь Северянин, причем в тот же примерно год, когда в «ЗиФ» вышел зощенковский сборник «Матренища» (1926). Вот оно:

– Так вот как вы лопочете? Ага! –Подумал он незлобиво-лукаво.И улыбнулась думе этой слава,И вздор потек, теряя берега

Заныла чепуховая пурга, –Завыражался гражданин шершаво,И вся косноязычная державаВонзилась в слух, как в рыбу – острога.

Неизлечимо-глупый и ничтожный,Возможный обыватель невозможный,Ты жалок и в нелепости смешон!

Болтливый, вездесущий и повсюдный,Слоняешься в толпе ты многолюдной,Где все мужья своих достойны жен.

Стихотворение это, сделанное в форме сонета, конечно, довольно скверное, как и многие другие продукты творчества этого популярного когда-то поэта И какое-то неправильно-злобное.

По Северянину получается, что только такая косноязычная и хамская публика, как в тогдашней стране Советов, и может радоваться, видя напечатанным в книге весь этот хамский косноязычный бред, что выходит из-под пера писателя То есть хам радуется, видя свое отражение в зеркальной странице книжки.

Но читателями Зощенко (и его ценителями) были Мандельштам и Набоков, которых в косноязычии, а уж тем более в хамстве, если даже очень сильно захочешь, не упрекнешь.

Бог с ним, с Игорем Северяниным, он чувствовал себя Овидием в своей добровольной эстонской ссылке, и его злобу можно понять Он не увидел в книжках Зощенко Библию, как увидел ее в них Мандельштам Библию же нужно читать не предвзято, как читали ее преподаватели научного атеизма (был такой в советские времена предмет), отыскивая в ней огрехи и неувязки, а сочувствуя, сопереживая, веря

1. Маяковский силен своей ненавистью На всех уровнях – бытовом, мировоззренческом, политическом. Даже любовном Любовь простая, любовь человеческая, «любовь-служанка» ему мала, и он ненавидит ее за это:

Чтоб не было любви – служанкизамужеств,похоти,хлебовПостели прокляв,Встав с лежанки,Чтоб всей Вселенной шла любовь…

Он ненавидит: «казаков», «все древнее, все церковное и все славянское», «русский стиль и кустарщину» Поэтому с озверелой радостью, чувствуя единоверцев по ненависти, поэт примыкает к большевикам и участвует в ломке мира, в сбрасывании прошлого с пьедесталов. Конкретные имена врагов – Бог, Пушкин, Толстой – для поэта всего лишь символы, мишени для бронебойных ядер. Поэт замахивается на большее – ему нужно перекроить Вселенную, сделать ее себе под стать Когда большевистский локомотив забуксовал в «мещанском болоте», поэт подталкивает его плечом, надрываясь и истекая потом. Он ненавидит все признаки обывательщины в окружающем его мировом пространстве – советском и досоветском, по эту сторону границы и заграницей Он ненавидит даже себя, когда ощущает в себе простое человеческое желание

Любая эскалация ненависти подобна раковым метастазам, съедающим человека изнутри Ненависть выжигает любовь, ненависть сожрала поэта Почувствовав под ногами пропасть, Маяковский выбирает самоубийство: пуля последнее средство, чтобы остановить смерть.

2 В годы моей боевой юности, когда мы состригали бороду Карлу Марксу, вешали на ниточках на новогодней елке бумажные фигурки членов Политбюро, подрывали средствами пиротехники ворота фабрики по выращиванию пиявок на реке Волковке в тогда еще Ленинграде и вообще были молодыми, красивыми, двадцатидвухлетними, – так вот, тогда по силе голоса и энергетическому напору Маяковский был для нас образцом, поэтом номер один Не весь, конечно, а в основном ранний, тот, у которого:

Теперьне промахнемся мимоМы знаем кого – мети!Ноги знают,чьимитрупамиим идти

Помнится, я даже стихи ему написал, запечатал в бутылку и бросил в Неву с моста лейтенанта Шмидта. Стихи такие:

Владимир Владимирович Маяковский,пишу я вам никаковский,пьяный, больной, противный,сгорбленный, не спортивный.

Когда в переулке Гендриковомгулял я с Сережкой Шпендриковым,мы красный портвейн пилиза счастье ваше и Лили…

И так далее. Сами понимаете, в каком я писал их виде.

Теперь же, с возрастом, я воспринимаю Маяковского трезвым взглядом современного обывателя, забывшего, что такое красный портвейн, обуржуазившегося почти вконец и думающего в основном о том, как бы и где срубить лишнюю сотню бабок И это, право, печально Потому что Маяковский стоит большего, чем наше к нему трезвое отношение.

Посмертные довоенные собрания сочинений поэта готовила Лиля Брик.

А там,где тундрой мир вылинял,где с северным ветром ведет река торги, –на цепь нацарапаю имя Лилинои цепь исцелую во мраке каторги

По словам Пастернака, Маяковского в 30-е годы насаждали искусственно, как картошку при Екатерине. При жизни же поэта Ленин писал в записочке Луначарскому: «Вздор, глупо, махровая глупость и претензиозность… Печатать такие вещи… не более 1500 экз для библиотек и для чудаков» Это про поэму «150 000 000». Мы-то понимаем, что во второй половине 30-х такие ленинские записочки из партийных архивов стоили жизни не только самому автору, будь он жив, но и всем его родственникам и знакомым Так что неизвестно, что бы стало с поэтом, не пусти он себе пулю в висок утром 14 апреля 1930 года.

Не зная больших тиражей при жизни, после гибели Маяковский стал самым печатаемым в советской стране поэтом, уступив свое первенство разве что только Пушкину.

Существует много версий о причинах самоубийства Владимира Маяковского, но самую неожиданную рассказал однажды литературоведу Бенедикту Сарнову художник С Адливанкин, довольно близко знавший Маяковского в молодости. Художник рассказывал про тот шок, который испытали все советские люди в самый канун смерти поэта. А ситуация была такова: «Магазины ломятся от товаров. Икра, балык, ветчина, фрукты, Абрау-Дюрсо…» И вдруг – ничего, пустые прилавки. «На всех полках только один-единственный продукт – бычьи яйца. А Маяковский к таким вещам был очень чувствителен».

Тот же Сарнов в своей книге «непридуманных историй» «Перестаньте удивляться» передает еще один разговор, состоявшийся между поэтом и одним малоизвестным советским критиком, разругавшим в 1927 году поэму Маяковского «Хорошо!» Маяковский не погнушался лично встретиться с критиком (проживавшим в Ростове), повел его в какой-то местный шалман и потребовал объяснений Критик стал объяснять: какие, к черту, «сыры не засижены… цены снижены» и «землю попашет, попишет стихи», когда кругом голод, разруха, в городе стреляют, в лесах хозяйничают вооруженные банды и прочее. Маяковский долго и мрачно слушал, потом сказал: «Через десять лет в этой стране будет социализм. И тогда это будет хорошая поэма. А если нет – тогда и этот наш спор ничего не стоит, и эта поэма, и… наша жизнь»

Но десяти лет поэт ждать не стал. Он застрелился ровно через три года после этого разговора.

Начиная с 1922 года Маяковский девять раз бывал за границей – Латвия, Германия, Франция, США, Чехословакия, Польша.

Десятый раз ему поехать не дали, отказали в визе Это прибавило поэту решимости «лечь виском на дуло», как споет сорок лет спустя Владимир Высоцкий

Иван Бунин в «Автобиографических заметках» сравнивает рассказ об Америке двух поэтов – Маяковского и Есенина: «Нет, уж лучше Маяковский! Тот, по крайней мере, рассказывая о своей поездке в Америку, просто “крыл” ее, не говорил подлых слов о “мучительной тоске” за океаном, о слезах при виде березок»

Хотя сам хулиган-поэт чувствовал себя американистей любого американца:

Мистер Джон,жена егои котзажирели,спятв своей квартирной норке,просыпаясьизредкаот собственных икот.Я разбезалаберный до крайности,но судьбене любящийучтиво кланяться,я,поэт,и то американистейсамого что ни на естьамериканца.

В 1928 году художник-эмигрант Николай Гущин встретил Маяковского, с которым дружил до революции, в маленьком парижском кафе. Гущин, страстно желавший вернуться назад в Россию, но не имевший такой возможности из-за отказа в визе, жаловался на свои проблемы поэту. «А зачем тебе туда ехать?» – спросил его Маяковский. «То есть как – зачем? Работать! Для народа!» – честно ответил Гущин «Брось, Коля! Гиблое дело», – таков был ответ поэта.