Рубикон - Наталья Султан-Гирей

Наследник Цезаря принял их, восседая на священном треножнике у самого жертвенника. Валерий Мессала обратился к императору с изысканной речью.

— Ты поклонник Спарты, — перебил юноша, — жаль, что, восхваляя их жестокость к слабым, ты не перенял их краткости в речи. Я умею читать и понял из ваших грамот, что вы прибыли руководить армией Республики Рима. Но здесь легионы императора. Вряд ли мои солдаты захотят повиноваться тому, кому они ничем не обязаны.

Мессала смолчал. Глядел в землю, не встречаясь с глазами Октавиана.

Оставшись вдвоем с Агриппой, наследник Цезаря еще раз внимательно прочел сенаторские грамоты.

— Ты понимаешь, Кукла, как эти два гостя опасны? Станут выведывать, вынюхивать и перед решительным боем перешлют все сведения противнику. Антоний одержит в последние минуты над нами победу и обессилеет сам. Этого Сенату и нужно. Начнутся снова годы смут, десятилетия неурядиц. О Цезаре забудут. Народ будет рад отдаться в рабство кому угодно, лишь бы был покой.

Октавиан, не отвечая, задумчиво поглядел на убегающую линию холмов. Голубизна Апеннин к подножиям сгущалась, и кудрявая зелень виноградников темным прибоем окаймляла далекие призрачные хребты.

Пробиваясь сквозь тучи, солнце "ставило паруса", косые снопы света выхватывали из тени целые куски с яркими купами садов и пажитями, уставленными маленькими кругленькими житницами.

— Ты охотился на коз? — вдруг спросил Агриппа.

— Где? В классной комнате или на курортном пляже, что ли?

— Их подстерегают у водопоя. У ручья каждый след виден как отпечатанный. Можно прочесть всю звериную летопись. Но умная коза путает свой след. Она ступает по отпечаткам своих же копытец. Ни один охотник не разберет, куда ведет путь умной козочки: в гору, ввысь или вниз, в лощину. Мы не глупей коз, на военных советах мы будем принимать одни решения, а втайне я стану передавать центурионам иные указания. Пока магистраты сообразят, я вырву победу.

В тот же вечер Агриппа разыскал Статилия и молча сел рядом с ним у костра.

— Ночи уже прохладные, — издали начал разговор Статилий.

— Послушай, друг, — нетерпеливо перебил Агриппа. — Ты, я и Октавиан вместе учились. Он никогда не обижал тебя в школе.

— Он никого не обижал. Его всякий обидел бы, если б не ты.

Тит Статилий никак не мог привыкнуть, что его школьный товарищ, малыш, которому он из симпатии к Агриппе покровительствовал, — император Италии.

Не умея найти правильного тона, юноша или паясничал, или держался с подчеркнутой официальностью.

— Какие штучки мы с тобой выкидывали, — увлекся воспоминаниями Агриппа. — Кто самые отчаянные?

— Марк Агриппа и Тит Статилий Тавр, — расхохотался его собеседник.

— Думаю, ты и сейчас не из робких, а пройдохой ты был, пройдохой и остался, — пошутил пицен.

— И все–таки я простой центурион, а ты... — Статилий взглянул на звезды, показывая, как высоко вознесла судьба его приятеля. Он был польщен товарищеским обращением всесильного фаворита.

— После разгрома Антония ты будешь легатом.

— В двадцать лет?

— Мы ровесники.

Тит молчал.

— Я не шучу. Надо только приложить голову и быть верным. Верным надо быть, Тит Статилий.

— Как же я должен проявить мою особую верность?

— Станешь выражать недовольство императором, хвалить Республику. При случае пожалуешься Валерию Мессале, что тебя обходят, что ты ожидал большего...

— Так, так...

— Войдешь в доверие. Будешь служить в их разведке против нас...

— Нехитро.

— Смотри, чисто веди двойную игру. Переметнешься — уничтожу. Копии всех их сводок должны быть в моих руках.

— И это можем. "Нет такой пакости, — прошамкал Статилий, передразнивая начальника школы, — чтоб они вдвоем не учинили, эти Тит Статилий и Марк Агриппа". Но что мы в наши похождения втянем тихонького Куклу — этого Вителий не предвидел.

— Награда после первого перехваченного документа, — оборвал Агриппа не в меру фамильярного лазутчика.

IV

Гай Целий пробовал заговаривать с легионерами о тяжести их жизни, намекнул, что Октавиан обманет их чаяния. Даже если он захочет, все равно не сможет наградить достойно всех. Прохаживался насчет слишком большого доверия сына Цезаря к своему фавориту. Агриппа пицен. Он натравит своих соплеменников на латинян и остальных италиков. Этого чумазого молодца с большой дороги и Сенату следует опасаться сильней, чем глупенького, тщеславного ребенка. Но солдаты верили молодцу с большой дороги. После жатвы к лагерю Октавиана каждый вечер подходили деревенские парни. Они слышали, что император сражается с мятежниками, грабящими крестьян. А когда победит, по всей Италии будет единый закон для всех племен, отменят долговое рабство и дадут бедноте землю, всем дадут, кто воевал за сына Цезаря.

Они просили записать их в императорские легионы. Новобранцы вливались в общий поток и впитывали боевые традиции ветеранов Цезаря — бесстрашие, дисциплину и преданность вождю. Они знали, ради чего оставили свои очаги, и армия Октавиана росла и росла. Отставшие от Антония дезертиры тоже просились в императорские войска. Ведь они помнили Цезаря, и просто злой бог их попутал прельститься посулами второго консула. Из перебежчиков Агриппа формировал отдельные центурии и размещал их по всем легионам вразброс. Он не доверял им.

Молодой полководец сжился со своими воинами, остро чувствовал малейшие движения их умов и сердец. По вечерам у костра рассказывал, какие виды на урожай, с уроженцами юга говорил на их наречиях. Пожилым хозяйственным солдатам мог дать дельный совет, как откармливать кабана, как лучше укутать на зиму корни нежных лоз. Читал легионерам письма из дому: родилась девятая сестренка. С молодежью от души балагурил, был первым во всех состязаниях. Лучше всех рубил мечом, объезжал непокорных лошадок, при переправе первый бросался в воду и в несколько взмахов – в бурю ли, в стужу ли – переплывал любой омут. Всегда находчивый, острый на язык, грубоватый в шутках, он быстро стал кумиром армии.

По утрам, когда Агриппа выходил с сыном Цезаря из палатки, им навстречу неслись приветственные клики и имя любимого полководца звучало раньше, чем титул императора. Октавиан не ревновал друга к славе, только удивлялся равнодушию пицена к почестям.

Зато Гирсий хмурился и вздыхал. Выговор за недостаточную бдительность ветеранов старый легат принял как глубочайшее личное оскорбление. На привалах не выходил из палатки, а когда император спрашивал его, обиженно цедил:

— Чего меня спрашивать? Я уже из ума выжил. За пятьдесят лет службы я перестал различать, где право, где лево. На ходу сплю с моими ветеранами. Спроси своего дружка.

— Старик на тебя обижен, — заметил Октавиан товарищу, — ревнует ветеранов.

— Я прав, — пицен закусил губу. — Если он пятьдесят лет служит, это не значит, что дисциплины нельзя спрашивать.

Октавиан промолчал — но был недоволен этим разладом и в душе винил Агриппу.

V

Этрурия осталась позади. Ярко—зеленые луга Цизальпин, ровные и сырые, уходили в туманы. Страды бежали по насыпям. Из низин тянуло нездоровым дыханием болот.

Антоний отступал. Агриппа несколько раз с удальцами–добровольцами налетал на вражий арьергард, но противник спешил кое–как отбиться и отступал дальше. Гирсий советовал гнать врага до предгорий и на первом же удобном плато дать битву, чтобы не допустить второго консула в Галлию. Агриппа почтительно выслушал слова старого воина. Он проводил легата до его палатки:

— Я очень прошу тебя, поделись опытом, как заставить противника принять бой. Будет очень печально, если из–за моего невежества пострадают наши легионы.

— Садись, садись.— Гирсий налил вина и велел подать горячих лепешек. — Только что с углей, на нутряном сале.

Агриппа откусил.

— Ты умеешь в походе жить по–домашнему. Война — твой дом.

— Скоро я покину мой дом. Молю Марса Квирина взять меня с поля битвы. Но хочу еще увидеть победу Маленького Юлия. Смотри. — Гирсий уверенно чертил.

Урок тактики кончился, но юноша не уходил. Он порывисто схватил старческую руку и прижал к губам...

Он торжествовал. К нему пришли за советом! Он еще нужен! Старый вояка вкладывал в импровизированный урок тактики весь жар своей одинокой души, всю долголетнюю привязанность к дому Юлиев. Все, чем он еще владел, он был рад передать чумазому пицену только за то, что тот пришел.

VI

Альпийские снега, лилово–голубые, с розовыми и пунцовыми бликами догорающего дня, сияли над свежей зеленью долины. Внизу стальным клинком, отсекая Цизальпины от остальной Италии, сверкал Падуе. В стане Октавиана разводили костры, сушились, готовили пищу.