Железная маска: между историей и легендой - Жан-Кристиан Птифис

Как мы уже знаем, Людовик XV был в курсе этого зловредного слуха и даже верил — он, король Франции! — во вздорную байку о страшной клятве. Когда в результате публикации «Века Людовика XIV» поднялась шумиха вокруг таинственного узника, он захотел все выяснить досконально и велел тайно провести расследование. Однако результаты расследования были не слишком утешительны, поскольку всех, кто мог хоть что-то знать, например Шамийяра и Тор-си, уже не было в живых. История же о слуге Фуке уже давно была предана забвению. Тогда-то и обратили внимание на Маттиоли, находившегося в заключении в Пинероле, когда начальником там был Сен-Мар. Естественно, агент герцога Мантуанского представлялся серьезной альтернативой Эсташу Данже. В 1749 году Муратори включил историю о его похищении в свои «Итальянские анналы», публиковавшиеся в Милане. Маркизе де Помпадур, умолявшей короля открыть истину, Людовик XV не мог отказать в столь невинной радости. Он заверил ее в том, что «это был министр одного итальянского князя». Выбрались из одной ловушки, чтобы тут же угодить в другую! Воистину, шли по минному полю.

Вольтер, в целом неплохо относившийся к Людовику XIV, рассматривал маску как гуманное решение проблемы… Великий король довольствовался тем, что исключительно из соображений государственного интереса обрек своего брата на тюремное заточение. Итак, Вольтер, бывший без ума от всего романтического и необычного, усмотрел в этой истории лишь мелодраматическую головоломку, занимательную шараду для образованной публики, которую ему удалось решить. Себя самого он преподнес как великого детектива, призванного проникать в загадки истории.

Но были и другие, кто пытался придать этому делу революционный смысл, превратить его в оружие, направленное против абсолютизма. Необходимость носить железную маску вызывала сочувствие в отзывчивых душах, и знает Бог, что такие были в XVIII веке! Но это был чудовищный, бесчеловечный акт, заставлявший вспомнить о мрачных временах, эпохе феодализма или варварства (что было одно и то же в восприятии просвещенных людей). Благословенный хлеб «философов», история о Железной маске одновременно была и близка в историческом плане, и далека в плане морали, подчеркивая резкое расхождение между чувствительностью современного восприятия и неслыханно жестокой практикой предшествующего периода. Она заставляла уподоблять абсолютную монархию сеньориальной тирании или даже восточной деспотии. Подумать только, в век, прославленный своим чувством меры, своим вкусом к ясности и порядку, когда науки и искусства расцвели в невиданном прежде блеске, на несчастного надели этот ужасный инструмент пыток! Человек в железной маске олицетворял собой все зло тюремной системы, жестокость, бесчеловечность бессрочного тюремного заключения, посягательство на достоинство человеческой личности. Это был воплощенный образ невинной жертвы, вся вина которой заключалась в ее рождении, архетип всех тех безымянных узников, томившихся в мрачных казематах Короля-Солнца, у которых похитили их идентичность и их лицо; «безымянный заключенный, предок неизвестного солдата», как выразилась мадам Моник Котре.[329]

Но не только проклятие судьбы и мрак заточения привлекали к себе интерес романтиков. Этот спрятанный от мира принц самим фактом своего высокого рождения ставил под вопрос легитимность Людовика XIV и его потомков, что создавало большую угрозу для режима. Потому-то цензура и не дремала. Для нее куда предпочтительнее было, чтобы участники дискуссии заблудились в выборе претендента на роль Железной маски между герцогом де Бофором, герцогом Монмаутским и графом де Вермандуа. Эти блуждания помогали отвлечь внимание публики от версии, которая гораздо сильнее компрометировала власть.

После 1770 года все изменилось. Монархия, легитимность которой яростно оспаривалась парламентами, переживала самый серьезный кризис со времен Фронды. Казалось, основы королевской власти зашатались перед лицом нации, утверждавшей свои права. Конфликт грозил перерасти в революцию. Эта ситуация, как отмечал Мишель Антуан, порождала «соблазн полного ниспровержения монархии». Гнев цензуры более никого не пугал, и попытки канцлера Мопу восстановить порядок не производили ни малейшего впечатления на общественное мнение. Сформировалось новое публичное пространство, независимое от королевского двора и светских салонов. Это была эпоха, когда царствовал Вольтер. В 1771 году, когда он переиздал свои «Вопросы для "Энциклопедии"», издатель (или, что более вероятно, сам Вольтер) счел за благо сделать «Добавление», которое наконец дало все желаемые пояснения:

«Железной маской был, по всей вероятности, брат, и причем старший брат, Людовика XIV, мать которого отдавала большое предпочтение тонкому белью, что и послужило для мсье де Вольтера ключевым моментом. Читая мемуары того времени, можно узнать, что и человек в железной маске питал такое же пристрастие к тонкому белью, так что у меня нет ни малейших сомнений: это был не сын, а брат короля».

Продержав публику в напряжении в течение двадцати лет, Вольтер наконец открыл, кто, по его версии, был человеком в железной маске. При этом он отверг, вопреки рассказу мадемуазель де Сен-Кантен, сомнительное, на его взгляд, отцовство герцога Бекингема, возможно, под влиянием «Мемуаров» мадам де Мотвиль, придворной дамы Анны Австрийской. В этих мемуарах, вышедших в 1722 году, говорилось, что любовная связь французской королевы и английского министра была очень непродолжительной. Впрочем, это и не имело большого значения.

14 июля 1789 года Бастилия, символ деспотизма и королевского произвола, пала. Народ устремился в освобожденную крепость, «ужасное обиталище жаб, ящериц, чудовищных крыс и пауков», как писал Луи Блан, осматривая камеру за камерой в поисках невинных жертв королевского деспотизма. Каменное чрево этого монстра наконец-то должно было заговорить! Но, увы, велико было разочарование! Большинство камер оказались пустыми. Нашли только семерых заключенных: четверых фальшивомонетчиков, двух сумасшедших и одного отпрыска криминального семейства, посаженного в тюрьму по просьбе родных. И тогда разгневанная, жаждавшая отмщения толпа выбросила в крепостной ров все архивные документы. Однако большой реестр заключенных — 280 страниц формата in-folio, уложенных в запиравшийся на ключ портфель из сафьяна, — благополучно избежал этой печальной участи. Его с триумфом доставили в городскую ратушу. Наконец-то должна была раскрыться знаменитая тайна. Открыли портфель, и — о ужас! — оказалось, что нет листа 120, в котором должны были содержаться записи за 1698 год, когда в Бастилию поступил человек в маске, а лист, относящийся к 1703 году, был испорчен. Можно сказать, в очередной раз тирания стыдливо накинула покрывало на свои злодейские преступления и вековые тайны, методически уничтожая все, что могло бы пролить свет на тайну! Впоследствии выяснилась причина сего невинного изъятия: Малерб и Амело, которым Людовик XVI поручил составить досье таинственного узника, 19 сентября 1775 года потребовали доставить себе интересующий документ.[330]

В годы революции не забыли волнующий образ графа де Вермандуа, о котором напоминали «Секретные мемуары для написания истории Персии». В момент падения одиозной крепости некий пожелавший остаться неизвестным журналист опубликовал «Достоверный сборник из многих рукописей, найденных в Бастилии, один из которых специально касается человека в железной маске…». На тридцати двух страницах этой подборки история графа де Вермандуа занимает немало места. В частности, там приводится текст рукописи, найденной «в стене третьей камеры башни Бертодьер». Документ начинается так: «Я Луи Бурбон, граф де Вермандуа, великий адмирал Франции. Ветреность довела меня до тюремной камеры крепости Пинероль, откуда я попал на остров Святой Маргариты, а затем в Бастилию, где, вероятно, и закончу дни своей печальной жизни…» Другая подборка, появившаяся чуть позже, также трактует эту душещипательную историю под названием «История сына короля, узника Бастилии, найденная под развалинами этой крепости». Она пользовалась известным успехом и даже была на следующий год издана по-немецки в Нойвиде, близ Кобленца. В отличие от «Секретных мемуаров для написания истории Персии», в которых говорится о страданиях Людовика XIV, вынужденного подчиниться требованиям государственного интереса, эта брошюра представляет его как бесчеловечного и жестокого отца{65}.

Тем временем появлялись новые версии. Так, в номере за 13 августа 1789 года «Досугов французского патриота», газетенки, быстро прекратившей свое существование (видимо, по причине того, что в тот год у патриотов не стало досуга!), был опубликован документ, опровергавший версию о Вермандуа: «Вот факт, который, хотя и опирается на одну-единственную карточку, случайно захваченную в Бастилии вместе с другими бумагами любопытным человеком, представляет собой доказательство, позволяющее окончательно решить сложную проблему, до сих пор не поддававшуюся разрешению. На карточке стоит номер 64 389 000 (уму непостижимое число) и имеется следующая заметка: "Фуке, прибывающий с острова Святой Маргариты, с железной маской на лице". Далее Х…Х…Х… И внизу: Керсадион». Эта новость была перепечатана Мараданом под названием «Человек в железной маске раскрыт на основании заметки на карточке, найденной в Бастилии». Далее говорилось, что в подтверждение этой идентификации Бриссо де Варвиль, будущий предводитель жирондистов, сумел прочитать несколько строк из «Оды нимфам долин» Жана де Лафонтена, выгравированных на засовах и запорах третьей камеры башни Бертодьер. Хорошие у него были глаза! Некий Гранже, книгопечатник с улицы де ля Паршминри, заработал на этой брошюре немалые деньги.