Любовь и голуби (сборник) - Владимир Гуркин

Одни остались Катерина-царевна и Иван-царевич.

Катерина. Расскажешь мне о товарище своем тайном, Иван-царевич?

Иван-царевич. Мы на свадьбу его позовем, друга моего золотого. Не знаю, придет ли…

Тут гром как грянет, молния как полыхнет: раз, другой, третий. Разметало одежды на Иване-царевиче и Катерине, и оказались они во всем новом, красы небывалой. Ни в одной сказке таких нарядов никто не видел.

Катерина. Что это, Ваня?!

Иван-царевич. Не бойся. Услышал нас Золотой человек! Сам пришел!

Катерина. Где же он?

Иван-царевич. Золотой человек! Где ты?!

Но Золотой человек не показывается, голос его громовой с неба летит, молодых поздравляет.

Золотой человек. Счастья вам, Иван-царевич, Катерина-царевна! Наряды эти – подарок мой свадебный. Любите друг друга, живите на радость людскую, а мне пора.

Голос его с хитрецой стал.

За морями синими, за горами снежными пальма растет, на ней три ореха золотых. Рядом во дворце королевич с сердцем золотым молодой печалью томится. К золотому золотое! Так, царевич?

Иван-царевич. Спасибо тебе, Золотой человек!

Золотой человек. Совет да любовь! Прощайте!

Иван-царевич. Прощай!

Золотой человек. Прощайте! Совет да любовь!

Долго еще эхом летели слова его последние. Обнялись Ваня с Катюшей – никто же их не видит, – пошли по дорожке счастливые. Тут можно и сказку кончить, а можно и свадьбу устроить. Пусть столы от яств, питья богатого ломятся, гостей много соберется. И родители Ивана-царевича за столом пусть сидят. Как-то они их там пригласили. Без родителей нельзя: по-людски должно быть. Чтоб сидели, за сына с невесткой радовались. И чтоб песни русские одна другой краше, пляски удалые – ног не жалеть. Год пройдет, они все гудят: гуляние помнят. А что? Свадьба дело веселое. Вот так! Подавай занавес!

Плач в пригоршню

Роман для театра

Мое знанье сказке уподоблено

И непредсказуемо, как миф…

Почему появилась эта пьеса

Каждая новая пьеса – очередная авторская попытка заинтересовать, вчувствовать в предлагаемый мир миры иных людей: читателей, зрителей. И если эти иные миры через жизнь, заложенную в пьесе, начинают находить родственные мотивы своим печалям и радостям, если вдруг возникает взаимоотраженность и единство чувствований, сразу легче дышится и не так одиноко становится жить; появляется вновь надежда, что человек, как самое трагическое существо на планете, все-таки обязательно обретет свое начало – ЛЮБОВЬ. Вот такого рода круг мыслей, желаний стал причиной появления «Плача в пригоршню», да и вообще заставляет писать.

Часть первая. 1946 год

Картина первая

В горнице перед иконой на коленях стоит Дарья. Молится. Входит Николай.

Николай. Все молишься? Здоров. Чего-нибудь намолила?

Дарья (вставая с колен). Не гуди. (Кивает на кровать.)

Николай. Чего там?

Дарья. «Чего…» Помрет, поди, моя девка, председатель. (Поправляет одеяло на лежащей в беспамятстве шестилетней девочке.) Ох, помрет. Садись куда-нить.

Николай. Справку тебе сварганил. Так теперь как? Может, не поедешь?

Дарья. Какую справку?

Николай. На паспорт. «Какую?..» Просила – сделал. Покосы отмахаешь да езжай. А то… Девка помрет – чего ехать?

Дарья. Бог даст, не помрет.

Николай. Фельдшер, помрет, говорит.

Дарья. Дак говорит. А все молюсь-молюсь. Не будет Светланки, и мне не жить.

Николай (подавая справку). На.

Дарья. Ага. Бутылку-то я тебе храню. (Прячет справку, достает бутылку водки.) Договорился уж в городе Семен. Надо ехать.

Николай (распечатывая бутылку). Чего делать?

Дарья. Полы мыть буду на шахте. Триста писят оклад, комната в бараке. (Достает из-за пазухи письмо.) Слышь, Николай, че Семен пишет… Вот. (Читает.) «И водокачка прямо у дома, и напор хороший и зимой и летом, и в магазинах всего жопой ешь». (Николаю.) Я б девку-то враз там на ноги поставила. (Подает Николаю кружку, тот наливает водки, пьет.)

В колхозе-то загнемся со Светланкой от разносолов ваших, а там вишь – рай почти что. Закусить, что ли?

Николай. Не надо. Литовка где? Целая? Может, отбить?

Дарья (вздохнув). «Да где бы сил добыть?» Токо бы не померла. (Смотрит на Светланку.)

Николай. Ниче. Ты баба крепкая…

Дарья. Ага. Бабка уж. Крепкая… Писят шесть лет.

Николай. Фу-у. На сеновал затащить, еще и подмахивать начнешь.

Дарья. Тут внучка за отцом с матерью к смертушке в очередь стала, а он про сеновалы. Ты, Колька, как выпьешь, прямо долбоконь становишься, честно слово.

Николай. Еще маленько садану… за павших в бою, за сына твоего, за Гришаню. Не сердись. (Пьет.)

Дарья (крестится). Господи, пригрей душеньку раба Божьего сыночка моего Гришеньки-солдатика… Дышит она там или нет?.. (Подходит к Светланке, наклоняется над ней.)

Николай, закупорив бутылку, прячет ее за пазуху.

(Машет рукой, призывая Николая.) Николай! Слышь? Николай!

Николай (подходит). Все?

Дарья (шепотом). Куда она подевалась?

Николай. Кто?

Дарья. Светланка, говорю, куда-то подевалась.

Николай. А это – Шарик, что ли?

Дарья. Не она. Вот те крест, не она. Нету ее.

Николай. Разуй глаза-то. Лежит же.

Дарья. Не то это, Николай. Ой не то.

Николай. А че?

Дарья. Шкурка какая-то чужая, а Светланки нет. (Подбегает к двери, прислушивается.) Нечисто че-то. (Накидывает на голову платок, быстро одевается.) Подменили девку. Ей-богу, подменили.

Николай. Я пил, а ты дуреешь. Ты че дуреешь, Дарья?

Дарья. С тобой говорю, а в спину как холод дунул, вроде нет никого на кровати… Оно и впрямь. Поди, похитил кто, поди, подменили…

Николай. Умерла, наверно, а ты почуяла.

Дарья. Не она это! Нет ее тут! (Кидается к двери, к окну.) Куда ж теперь? Кому теперь? Внученька моя… Убег Светик мой… (Бежит из горницы.)

Николай (спешит за Дарьей). К фельдшеру давай! За фельдшером надо!

Картина вторая

Вещевой склад в лагерной зоне. В кучу свалены узлы, вещи: пальто, платья, платки и т. д. За столом сидят Иван и Анатолий. Обоим лет по двадцать шесть. На Иване старшинские погоны, Анатолий – рядовой. Иван говорит по телефону.

Иван. Але! Кто это? Склад говорит. Кто? А-а. Здорово. Зварич Николай там не рядом? Он ко мне послал бабу, не знаешь?.. Да со шмутьем тут надо разобраться. Да с этапа со вчерашнего. Ну. Обутки, польта, кофты-шмофты… (Смеется.) Не-е, трусы не снимали, а комбинашки есть. Вместо кальсон? Жене… Так и говори. А я уж подумал, сам хочешь носить. Приходи, дам понюхать. Придешь и выберешь. Сантиметром ее дома измерь – задницу, титьки – тут прикинешь. Договорились. У тебя Зварич-то? Давай. (Анатолию.) Земеля… Вот ключ… Покувыркаетесь… Видишь, печатка? Закроешь склад, опечатай. Понял?

Анатолий. Угу.

Иван. Давно бы сказал. Я их тут столько перетоптал. Не сболтни кому.

Анатолий. Не дурной вроде.

Иван. Сами прут. Знаешь как? (Изображая женщину.) «Давай пайку, делай ляльку». (Поет.) И – «Мы красные кавалеристы, и про нас…». Алеу. Зварич? Ты мне из второго отряда Филиппову даешь или нет? Отправил? А-а. Да на час делов. А ты чего в санчасти? Лечитесь? (Радостно.) Я ж так и понял! Ждите, иду. Земляка оставлю. Надежный. Он с восточного. Японцев пленных пригнали, а скоро на дембель. В зоне оставили до приказа.

Входит Александра.

Александра. Филиппова. Второй отряд.

Иван (в трубку). Пришла. (Александре.) Филиппова?

Александра. Филиппова.

Иван. Выйди пока. Позову.

Александра выходит.

(В трубку.) Чего-чего? (Смеясь.) Счас спрошу. (Анатолию.) Земляк, среди пленных, ну японцев, бабы их были?

Анатолий. Да вроде были.

Иван (в трубку). Были. Счас спрошу. (Анатолию.) А у них, у японок, это дело (показывая ребром ладони) так или так? Вдоль или поперек?

Анатолий. Не знаю. Как у всех, наверное.

Иван (хохочет). Не знает – еще девочка. Иду. (Кладет трубку.) Толя, значит, ухожу. Ключ спрячь, не забудь закрыться. Вот тут распишись. Полчаса хватит?

Анатолий. Неудобно. (Расписывается в журнале.)

Иван (захохотав). Ду-ура! Она тебе нравится?

Анатолий. Ну.

Иван. Ну и трамбуй, не ленись! (Передразнивая.) Неудобно… Толик-комик! Папирос тебе взять?

Анатолий. Возьми.

Иван. И не стесняйся.

Анатолий. Черт… А как?

Иван. Мать твою!.. Японцев валил, а как зэчку завалить, не знаешь… Жратвы ей пообещай. За кусок хлеба танец живота на тебе спляшет, а ты – ка-ак. (Кричит.) Эй! Филиппова! Заходи!