Прощай, Южный Крест! - Валерий Дмитриевич Поволяев

Подал Геннадию руку, рука оказалась крепкой, твердой, будто была выпилена из добротного древесного материала, назвался:

— Полунин. Сергей. Обращаться ко мне можно без всякого отчества, так проще.

Геннадий отметил, что от таких речей ему даже теплее стало, свист зимнего ветра, резвящегося над посольской крышей, сделался тише и мягче, обрел какую-то домашнюю окраску. Полунин обошел Геннадия кругом, разглядывая его, как некого диковинного человека, и улыбаясь, затем ободряюще наклонил голову и довольно констатировал:

— Это и есть товарищ Москалев? — потом глянул на часы, ткнул пальцем в циферблат и заторопился: — Пошли к послу, он через пять минут отбывает на открытие выставки.

Тут шла жизнь, совсем непохожая на жизнь острова Чилоэ, творилась она по другим законам, и люди здесь были другие, и предметы, и воздух, и мебель, тут все было другое.

Посол окинул опытным взглядом Москалева с головы до ног и сказал Полунину:

— Помогите Геннадию Александровичу приобрести новую одежду. — Он еще раз окинул Геннадия глазами с головы до ног. — Не то… в общем, эта уже вышла из моды.

А Геннадий еще в Пуэрто-Монте, чтобы выглядеть пофорсистее, да поприличнее, брюки свои с кудрявым начесом выпустил поверх сапог, из-под брюк выглядывали носы резиновых мокроступов, они еще малость сохраняли свой блеск и походили на нормальную обувь, все остальное — мимо, надо сдавать в музей, как память о прошлом, либо просто сунуть в ближайший мусорный бак. Да и сапоги тоже нужно определить куда-нибудь в мусорное пространство — не везти же их в Россию… На память о худых временах, проведенных в Чили.

Обиходить капитана дальнего плавания надо было обязательно, не то в такой одежде было неловко передвигаться даже по коридорам посольства и тем более общаться с "пишбарышнями" и прочим женским людом дипломатического заведения.

Место Геннадию отвели в красном уголке, среди старых портретов и облезших бюстов, почувствовал он себя здесь, как в музее, и сам, кажется, тоже стал музейным предметом. А может, и не стал, этого он пока не понял.

Ближе к концу рабочего дня Полунин привел к нему девушку по имени Галя и сказал:

— Это наша сотрудница, очень опытная и хорошо знающая Сантьяго. Она поможет приобрести недорогую, но хорошую одежду. Берите, ребята, машину консульства и займитесь экипировкой.

Заглянули они в такие места и местечки, какие Москалев, если бы был один, никогда бы не нашел, — в них пахло свежей кожей и приправой кари, жаренным на решетке мясом и хлопковой тканью, только что привезенной с завода (так на флоте, когда Геннадий служил на крейсере, пахли новенькие тельняшки, этот свежий дух он запомнил на всю жизнь), — от одних только запахов можно было легко растеряться… Галина четко выполнила поручение — провела гостя мимо вкусных рядов, где вообще можно было застрять до утра, и указала пальцем на дверь небольшого магазинчика:

— Нам сюда!

В магазинчике этом Геннадий купил часы, поскольку собственная "сейка" в последнем плавании на лодке приказала долго жить; новые часы оказались довольно приличные, хотя и китайские, стоили они всего пятьсот песо, что в переводе на американские деньги — один доллар.

Застегнув браслет часов на запястье, Геннадий почувствовал себя увереннее, показал спутнице большой палец: вери найс, мол!

В следующем магазинчике он приобрел себе брюки — темные, легкие, по владивостокским меркам годные и для осени, и для зимы с весной, нарядные, новые, Геннадий даже снимать их с себя не стал, брюки сели на него, как влитые, и по длине были тютелька в тютельку — это раз, и два — старые, с начесом и заплатами, он перетянул поплотнее бечевкой и опустил в ближайшую урну.

Рубашки в Сантьяго не пользовались особым спросом, в них только клерки ходили на работу, народ в основном предпочитал футболки, называя их камиса-ми, рубашками на все случаи жизни (у нас же в России в девяностые годы называли просто майками), поэтому Москалев купил себе пару цветных футболок, белые брать не стал — слишком уж пачкаются, любое, даже маленькое, пятно делает такую камису несвежей.

На закуску Геннадий приобрел себе куртку, причем не просто куртку, а с приставками "люкс", "гранд" и "супер" — кожаную, сшитую в Аргентине, с большим, в полспины, красочным внутренним лейблом, пристроченным к подкладке, в куртке этой капитан дальнего плавания стал настоящим мачо, покрутился перед зеркалом, пригладил пальцем усы, — остался собою доволен.

Консул Полунин тоже был доволен: сейчас гость был действительно похож на кадепе — капитана дальнего плавания, решившего немного своего дорогого времени посвятить отдыху.

И совсем неважно было, что куртка оказалась "ропа усада" — побывавшая в употреблении, секонд-хэндом, главное, она ему нравилась и, что еще хорошо, сидела на нем как влитая. М-да-а, совсем отвык Геннадий от нормальной одежды, носил только то, что перепадало ему по случаю… И это наводило на грустные мысли.

37

Наконец раздался телефонный звонок, которого я долго ждал, гадал, прикидывал про себя: когда же он прозвучит? — из Сантьяго позвонил Полунин. Хотя и разделял нас целый белый свет, в котором чего только не было намешано, слышимость была такая, будто консул находился в соседнем доме.

— Все, Геннадий уже вылетел, — сообщил он голосом бодрым, полным певучих ноток, словно бы Полунин работал не в консульстве, а где-то в консерватории и собирался проводить спевку со студентами. — Пятнадцать минут назад самолет поднялся в воздух. Во Франкфурт рейс придет… — я ощутил почти физически, как Полунин вскинул руку и некоторое время рассматривал свои "кремлевские", — часов в десять по Москве, я так разумею. Шереметьевская справочная скажет точнее… Так что ждите брата.

Справочная, конечно, все разъяснит — как и что, где и когда, но не это главное… Оставалось одно — ждать.

День 16 июня 2003 года стоял солнечный, искрящийся от игривых блесток, пронизывающих воздух, какой-то журчащий от множества звуков, дышалось легко; выехали мы вместе с Мариной, моей женой, одновременно из Длинного Переделкино, как иногда называли писательский поселок (в Длинное Передел-кино были включены разнокалиберные литературные мастерские в виде дач, сараев, деловых строений, комнатушек, чуланов, каждому, в общем, выдавали по заслугам, маленькому — маленькое, большому — большое): Марина — в Москву готовить свой фирменный борщ (а борщ Геннадий не пробовал последние десять лет), я — по кольцевой бетонке на Ленинградское шоссе, дальше — в Шереметьево.

В аэропорт я приехал тютелька в тютельку, под объявление, что несколько минут назад благополучно приземлился