Поиск - 92. Приключения. Фантастика - Александр Крашенинников

Ард загорел, обносился, оброс рыжеватой бородкой и жил, где придется. Правда, на побережье у него имелось несколько конспиративных шалашей, в которых, если лучшего не подворачивалось, он ночевал по очереди, но бессистемно. Долговременных знакомств не заводил, к происходящему приглядывался иронично. Грузчики в доках относились к нему снисходительно и иногда позволяли подзаработать. Кабацкая рвань уважала за постоянное наличие небольшой суммы денег и резко отрицательное отношение к представителям власти.

Весь день Ард без дела слонялся по усеянным отпускниками пляжам, с тоской ошивался у причалов с иностранными судами, пропадал в доках или пропахших тухлой рыбой пивных, а иной раз наведывался в город разнюхать обстановку и заночевать на даче у Самого. Сам остался не у дел, сидел сиднем, но, похоже, не бедствовал — пропивал нос в своей винной коллекции и ругал комитетчиков из «КоНСоли» за прогрессирующий идиотизм. «УХиМПи» его бесславно закрыли, документацию опечатали, а Самого едва не упекли под трибунал за сомнительные эксперименты над временем. Кстати, как он сознался, Арольд шел по той же статье, только в качестве главного пособника в преступных злоупотреблениях хрономатерией. Но пособник вовремя скрылся, вину за погибшие экипажи десантных модулей свалили на него, а старые связи ушли Самого на пенсию.

— Тоже мне, переворотчики бархатные! — костерил Сам нынешние власти. — Путчисты сопливые! Воды нет, жрать нечего, а спросить не с кого — рэ-эволюция! Так их в бога душу к едоене фене! Ни одного прохвоста на заборе не повесили! Чем они там заняты? «Коллективный Разум! Надо воспитывать Всенародное Сознание!» Это что, их сессии-собрания-проголосования — Коллективный Разум? Теперь вот еще Комитет этот хренов… Знаешь, что я тебе скажу, парень? — пьяно наклонялся он к Арольду, прижимая к щеке недопитый стакан. — Когда мне развозят про Коллективный Разум, у меня всегда улучшается настроение. Ха-ха — я уже смеюсь, я умираю со смеху. Коллективный Разум — это общественная уборная: сначала все изливают накопившееся, а после умывают руки.

Потом Сам икал, проливая мимо губ, допивал вино и начинал каяться перед Ардом, что в «БИЧарне» свалил все на него.

— А что было делать? — мямлил он. — Тут же под меня и свидетелей подшили. Наукой, дескать, не занимался, идейной линии не проводил, директивы-де, указания на техсовете огулом хаял, а еще, мол, по матушке оскорблял и глумился над ясными вещами. В общем, парень, показали мне небо в клетку и прочие прелести, тобой бот и откупился. Должник я твой, по гроб должник. Прости уж меня…

Арольд, конечно, отшучивался или помогал ругать режим, но было неприятно и унизительно, когда Сам, небритый и заискивающий, трусливо заглядывал ему в глаза.

«У Самого развился комплекс вины. — Ард зевнул и поежился от свежести. Под утро все-таки чувствовалось, что спишь не на теплых простынях, а под соломенной крышей. — Съезжу, пожалуй, в город, давно не был», — решил он, выбираясь из шалаша. Прихватил завернутый в лист лопуха обмылок и отправился к лиману поплавать.

Стараясь не наступать на бутылочные пробки и каменные от соли, скрюченные окурки, Ард не спеша брел вдоль извилистой черты прибоя. Мелкий песок глубоко проминался под ступнями и неприятно холодил выдавливаемой из себя влагой босые ноги. День возникал тоскливо. Скрадывающая дымка конденсата размыла и без того блеклое солнце. Грязное море, слившись с грязным же небом, не оставило горизонту места. В приподнявшемся с краю тумане — огрызок волнолома, пунктир замерших портальных кранов, кляксы катеров береговой охраны и тень одинокой скалы. Как через вату — рокот потянувшего баржу дизеля и отрывистый всхлип его басовитой сирены.

Пирс сразу же насторожил его пустотой причальных зон. Ни одного катера. Поднятые трапы. Только вездесущие мальчишки, как обычно, пугают медуз, гоняясь в придонном бликовом свете за стремительным полетом мальков. Ард зашел по колено в волну, потянув время, выкурил сигаретку, вздохнул и поплелся к билетной кассе за разъяснениями.

Пенсионный дед-билетер в посеченном молью кителе выставил в окошечко склеротический глаз, пожевал сморщенным ртом и, пришепетывая от возбуждения, выложил с превосходством:

— Доки стоят, забастовка. И порт тоже.

Подстегнутый чужой оторопью, старик откинул раму и, многозначительно рубя фразы, заторопился:

— Сегодня. С утра. В аккурат и начали. Вчерась автобусники забузили. У их «БИЧура» с машин все карты маршрутов посымала. На врага, мол, изверги, так вашу, работаете! Техмастер под следствием. Ну, мы с водилами кто брат, кто сват, кто кореш давний, — гордо прихвастнул он на местоимении «мы», — тут и забастовали. Беспорядки, слышь, в городе. Границу закрыли.

Без перехода:

— Я тебя знаю. Ты с грузчиками у «Якоря» пиво пьешь. Так они вовсе с цепи сорвались. Говорят, майора в таможне словили и на барже заперли, во как! В залог.

Заозирался.

— Волонтеров, слышь, стянули. Ха, думаешь, так просто! А к нам, сюда, много чужаков наехало в цивильной одеже. Ты зыркай, оне все незаюрелые. По холодку на моторках пришли. Часть на перевал двинула. Стерегись, если в город, лучше тропой рви. А мы уж тут до конца будем.

Слегка одуревший от восторженной взвинченности никому не нужного пенсионного волка, Ард отошел в сторону, соображая, как ему быть дальше. Доки стоят, порт бастует. Перевал закрыт. Одна дорога — старик прав — седловиной, через рощу, в верхние кварталы.

За буковой рощей тянулся Старый город, декорированный по щелям переулков пятнами назойливой современности в виде заносчивых транспарантов, крикливых панно и халтурной отреставрированности дряхлых фасадов. Беленые известью глинобитные стены, щербатый кирпич халуп помоложе, уступами — ограды из дикого камня и заросли боярышника. Ни одной ровной улицы — все какие-то пятачки, мыски, площадки, терраски, ветвящиеся дворы, переходящие в полутораметровой ширины проходы между дровяниками или изгородями огородников. Во дворах — фанерные соты жилых клетушек, нужники, сараи, шторки, стекла, развалины, помойки и лебеда. Косые крыши в перелатанной черепичной чешуе. Фигурные трубы печного отопления. Неказистые мезонинчики, дощатые джунгли чердачных надстроек, ржавые стрелы флюгеров, прогнившие углы просевших веранд, над головой в тенетах электропроводки и бельевых веревок чьи-то цветастые простыни, половики, рубашки, еще выше лепные балкончики с фамильной рухлядью и кустами фикусов в рассохшихся кадушках.

Старый город. Вначале «УХиМПи» планировалось строить именно в его черте, но предварительная хроносъемка местности отшарахнула от такого прожекта даже повидавших виды лабораторных крыс. Нет, эти тесные кварталы не были вморожены в «погибший мозаичный пласт», не вращались в «инверсионном фазовом сдвиге» и не стояли на какой-либо иной мало изученной аномалии, они сами являлись аномалией. Это была какая-то жуткая обочина времени, отхожий кювет вдоль столбовой дороги, выгребная яма с продолжающими прибывать пространственно-временными нарезками, целиком автономными, жизнеспособными, энергичными, прорастающими один сквозь другого и урывающими, пятый у двенадцатого, лишний кубометр на лишнюю секунду, лишь бы под клочком белесого неба. Минареты древних мечетей кренятся над не менее древними главками православных церквей, а те мученически неуступчивы в своей безграничной терпимости к стали и бетону индустриальных лет. Подземные переходы внезапно заводят из асфальта в сумрак укромных аллей императорского сада или опускают еще ниже, к мутным каналам с дурным запахом эпохи средневековья. Каскады фонтанов чуть ли не времен Халифата рядом с ажурными павильонами саун и варьете. Но тут же брусчатка кривеньких мостовых, свистящий песок в истончавших водосточных трубах, выжженное безлюдье тупичков я засилье каменной духоты, всего-то в минуте ходьбы от сутолоки пивных баров и склочных очередей в косметические салоны.