Впереди — Днепр! - Илья Маркин

— Ах, Вера, Вера! — бесшумно вздохнул он. — В Москве теперь тоже ночь, спишь ты безмятежно и ни о чем не тревожишься.

Воспоминание о Варе было так приятно, что сонливость мгновенно исчезла и мысли потекли спокойнее, опять уводя из этого дзота в то блаженное прошлое, о котором в последнее время так часто мечталось. Он не слышал, как ворочался и тихо стонал во сне Аверин, не чувствовал наползавшей в дзот промозглой сырости, совсем позабыл, где он находится.

— Сколько там на часах-то? — прервал его думы голос Аверина.

— По… По… Почти двенадцать, — взглянув на единственную сохранившуюся от прежнего вещь — красивые, светящиеся часы, пробормотал Канунников, хотя стрелки уже показывали половину первого.

— Ну вот, и вздремнул славненько, — зевая и с хрустом потягиваясь, добродушно сказал Аверин. — Ложитесь-ка на мое местечко нагретое и, как говаривал батька мой бывалыча: «Ляжь колом, а встань соколом».

Канунников с удовольствием вытянулся на узеньком топчане, спиною прижался к бревенчатой стене, и сам того не ожидая, почти мгновенно уснул. Резкий, сотрясающий удар сбросил его с нар. Ничего не понимая, он вскочил, но от нового, еще более оглушающего удара отлетел к стене.

— Амбразуры засыпало, — сквозь страшный шум, как из глубокого подземелья, донесся до него голос Аверина. — Бери патроны, автомат и в траншею.

Ничего не понимая, подчиняясь только голосу Аверина, Канунников схватил автомат, сумку с патронами и, забыв даже надеть каску, выскочил из дзота. Прямо в глаза ему ударили слепящие лучи низкого солнца.

— Сюда, скорее! — сквозь гул и грохот уловил он возглас Аверина и, натыкаясь то на одну, то на другую стену траншеи, побежал вправо. Рядом оглушающе треснуло, потом еще раз, но уже дальше, и над головой что-то пронзительно засвистело. Кто-то резко рванул у него сумку с патронами, и только встряхнув головой, Канунников понял, что это был Аверин. Он уже установил ружье на площадке перед траншеей и, повернув к Канунникову все такое же в рубцах морщин лицо, так же спокойно проговорил:

— Видал! Минами да снарядами оглушают. Верно, попугать надумали, а может, и еще что покаверзнее.

Канунников, как во сне, видел темное сплетение колючей проволоки впереди, какие-то ямы, похожие на язвы незаживших ран, и черный, закрывавший все остальное, бугор с петлястым извивом траншей. Он сразу же понял, что это были не наши, не свои, а вражеские траншеи, и от этого попятился назад. Два новых оглушающих взрыва справа оттолкнули его к Аверину.

— Главное — патроны, патроны, — проговорил ефрейтор, не отрываясь от нацеленного на бугор ружья, — и автомат держи наготове.

Канунников схватил два обжигающих холодом патрона, встал рядом с Авериным и вдруг увидел на вершине бугра один, потом второй, третий фашистские танки. Они с такой ужасающей быстротой надвигались, что Канунников не выдержал, пригнулся и побежал по траншее.

— Патрон, — сказал Аверин, — да скорее же! — яростно прокричал он и резко обернулся. Канунникова рядом не было. Аверин выхватил из сумки патрон и припал к ружью. Фашистский танк был совсем рядом. Вздымая землю, искрами отблескивала на солнце мелькавшая гусеница.

— В гусеницу ему не угодишь, — пробормотал Аверин и поймал в прицел заднюю часть танка. От сильного толчка ружья он попятился, схватил новый патрон и ударил, опять целясь выше гусеницы. Он снова зарядил ружье, но фашистский танк уже стоял, окутываясь смолянистым дымом.

— Ух, черт возьми, — с хрипом продохнул Аверин и, спохватившись, беспокойно взглянул на бугор. Слева, у самой проволоки, свалился набок еще один танк. Не успел Аверин осмыслить, что с ним, как позади широченным раскатом ахнуло, с шелестом, плеском, шорохом полетели вверху невидимые снаряды, и весь бугор, где змеились фашистские траншеи, густо покрылся огнем и дымом.

— Наши, Канунников, наши! — закричал Аверин, срывая с головы каску. — Нарвались фрицы! Не хотели спокойно сидеть — теперь нате вам, захлебывайтесь! А где же, где же он? — беспокойно проговорил ефрейтор, отыскивая глазами Канунникова.

Но в траншее было пусто. Только сиротливо валялся знакомый автомат с выщербленным прикладом.

— Ужель убили? — встревоженно прошептал Аверин, раздумывая: искать ли Канунникова или оставаться у ружья.

— Не сунутся, — видя, как по вражеским позициям все учащеннее и жестче молотит наша артиллерия, решил он и, тревожно осматриваясь, пошел по траншее.

— Антон, — окликнул он выходившего из дзота Чувакова, — ты не видел…

— Жив, жив! — совсем не слушая Аверина, бросился к чему Чуваков. — А у меня прямо сердце оборвалось, захожу в дзот — пусто.

— Да подожди ты, — оттолкнул Аверин обнимавшего Чувакова, — ты моего помощника, Канунникова, не видел?

— А где он?

— Я сам тебя спрашиваю.

— Да где был-то он?

— Вот тут, со мной рядом был, а теперь нету.

— Поранило, может, а то и вовсе на куски разнесло. Смотри, как наворочали-то, — показал Чуваков на множество еще дымившихся воронок.

Аверин, а за ним Чуваков метнулись в одну сторону траншей, потом в другую, свернули в ход сообщения и, пробежав метров двести, остановились. У груды опаленной взрывом земли, далеко позади позиции, ничком лежал Канунников.

— Бежал, гад! — яростно прохрипел Чуваков. — Душеньку свою спасал, мильенщик.

— Да не кричи, жив, может, — резко оттолкнув Чумакова, склонился над Канунниковым Аверин.

— Ну, что? — с дрожью в голосе спросил Чуваков.

Аверин с трудом выпрямился и опустил голову.

— Ах, подлюга, — заскрежетал зубами Чуваков, — шкура поганая.

— Ладно злобствовать-то над мертвым, — тяжело дыша, сказал Аверин. — Виноватый от своей вины никуда не уйдет.

Глава двадцать шестая

Узнав, что генерал Решетников уже четвертые сутки находится в войсках, Бочаров торопливо помылся, вычистил обмундирование и пошел в оперативное управление штаба фронта. Один только вид деловито сновавших из дома в дом офицеров сразу же изменил настроение Бочарова и ввел его в привычную фронтовую обстановку.

В просторной школе, занятой оперативным управлением штаба фронта, как и всегда, было шумно и даже весело. У стола оперативного дежурного толпились офицеры, наперебой о чем-то расспрашивая пожилого майора с красной повязкой на рукаве. За приоткрытой дверью крайней комнаты лихо трещали пишущие машинки. В соседней комнате задиристо и рьяно спорили несколько голосов, видимо, обсуждая какой-то важный вопрос. То в одном, то в другом месте раздавались призывные гудки телефонов, слышался говор, шелестели бумаги. У школы с визгом затормозил автомобиль, и насквозь пропыленный подполковник, стремительно пробежав коридором, исчез в дальней комнате.

— Вернулся, — встретил Бочарова вечно озабоченный и неугомонный Савельев в новеньких полковничьих погонах и с кипой бумаг под мышкой — обстановкой интересуешься? Идем ко мне, дам карту, дам все последние сведения разведки, а сам, прости, спешу, вот так занят, — махнул он рукой выше головы и увлек Бочарова за собой.

— Полковника присвоили, — на ходу проговорил Бочаров. — Поздравляю, Юра…

— Ай, какие тут поздравления, — пренебрежительно отмахнулся Савельев. — У нас такая кутерьма, и вздохнуть некогда. А впрочем, у нас всегда кутерьма. Жизнь наша такая, оперативная. Ну, что у тебя, как дома?

— Ничего, — с трудом выдавил Бочаров. — Дай мне материалы, а сам иди, у тебя же столько дел. Вырвется время посвободнее, тогда поговорим.

— Добро, — согласился Савельев, — и звание мое обмоем.

— Безусловно.

— Вот это все самое новое, — подал Савельев оперативную карту и пачку документов. — Сиди, изучай, я не скоро буду. Закончишь — секретчикам отдай все.

С первого взгляда на карту оперативной обстановки Бочаров понял, что за время его поездки домой на фронте произошли крупные изменения. Общая линия фронта, создававшая так называемый Курский выступ, осталась прежней. Проходя в сотне километров восточнее Орла, она плавным изгибом спускалась к югу, затем резко поворачивала на запад. От города Севск она вновь почти по прямой уходила к югу, у города Сумы опять резко переламывалась, устремляясь на восток, к Северному Донцу у Белгорода, откуда, оставив Белгород в расположении противника, опять ленивыми извивами уходили на юг. Окаймленный с севера, с запада и с юга, Курск с по крупным узлом железных, шоссейных и грунтовых дорог был центром, который с трех сторон полукольцом охватила огненная линия фронта. И только восточнее, со стороны Воронежа противник не угрожал Курску.

И если общее начертание осталось прежним, то положение на фронте резко переменилось. Всего месяц назад это огромное, по территории равное всей Англии, пространство Курского выступа было пусто и совершенно не готово к обороне. Даже на самом переднем крае, где наши войска стояли лицом к лицу с противником, змеились только коротенькие обрывки траншей, с большими пустыми промежутками между ними, кое-где испятнанными реденькими окопами. Теперь же по всему переднему краю проходила сплошная, в рост человека, траншея; позади нее вились вторая, третья, а во многих местах четвертая и пятая траншеи, соединенные целой сетью ходов сообщения. Это была та самая главная полоса обороны, которая должна будет выдержать первый и решающий удар противника. Позади этой полосы, все ближе и плотнее окаймляя Курск с севера, с запада и с юга, темнели траншеи второй и третьей оборонительных полос. На четыре десятка километров от переднего края все пространство вокруг Курска было заполнено опиравшимися на траншеи батальонными районами обороны и противотанковыми опорными пунктами.