Недобрый день - Мэри Стюарт

В передней по-прежнему спали. Мордред прикрыл дверь и задвинул задвижку; монахиня зашевелилась во сне, пробормотала нечто похожее на «Госпожа?» и снова уснула. Мужчины застыли на месте, напряженно прислушиваясь. Ни звука, ни движения. Крик Моргаузы, тут же оборвавшийся, заглушили толстые стены и запертые двери.

Ламорак уже взял себя в руки. Вид у него был больной и затравленный, лицо — белее мела, но возражать Мордреду он не пытался и принялся быстро одеваться, лишь пару раз кинув косой взгляд на закрытую дверь жуткой опочивальни.

— Я убью его, — хрипло объявил Ламорак.

— Но не здесь, — невозмутимо отозвался Мордред. — До сих пор ты не совершил ничего предосудительного. Король и без того разгневается из-за бесчинства, незачем тебе усугублять дело. Послушайся моего совета и уходи по-быстрому. Как ты поступишь позже — твое дело.

Ламорак, что возился с завязками туники, поднял взгляд.

— А ты что намерен делать?

— Выдворить тебя отсюда, затем выпроводить Гахериса и вернуться с докладом к королю. В конце концов, за этим-то меня и послали. Не то чтобы это имело значение теперь, но, полагаю, история о ее недуге, прямо-таки смертельном, была чистой воды выдумкой?

— Да. Она искала встречи с королем, чтобы самой молить его о свободе. — И очень тихо добавил: — Я хотел на ней жениться. Я любил ее, а она — меня. Я пообещал сам поговорить с королем завтра… то есть уже сегодня. Ведь стань она моей женой, Артур непременно позволил бы ей покинуть монастырь и снова жить в миру?

Мордред не ответил. «Еще одно слепое орудие, — думал он. — Некогда я был ее пропуском к власти, а теперь и этому бедному легковерному глупцу предстояло стать ее пропуском к свободе». Ну что ж, Моргауза мертва, и король тому вряд ли глубоко огорчится, но и в смерти, как в жизни, женщина эта станет нарушать покой всех, кто к ней близок.

— Ты знал, что король послал за Гавейном и остальными двумя? — осведомился Мордред.

— Да. Что они… что здесь произойдет?

Косой взгляд на дверь.

— Ты про Гахериса? Кто знает? Что до тебя… я же сказал, что тебя винить не в чем. Да только они обвинят, уж будь уверен. Очень возможно, что они попытаются убить и Гахериса тоже — а что, выходка вполне в их духе! Для них это дело семейное: и постельные радости, и смертоубийства.

Этот сухой, точно молотые в пыль пряности, ответ заставил Ламорака, несмотря на горе и ярость, пристально приглядеться к юноше. Точно открывая для себя новую истину, он медленно произнес:

— Ты… но ты же один из них! Ее родной сын. А говоришь так, словно… словно…

— Я другой, — коротко бросил Мордред. — Держи свой плащ. Нет, об этом пятне не тревожься, это моя кровь. Гахерис пырнул меня в руку. А теперь, ради самой Богини, уходи и предоставь его мне.

— Что ты сделаешь?

— Запру опочивальню, чтобы женщины, проснувшись, не разнесли своим визгом весь монастырь, и выведу Гахериса тем же путем, каким он пришел. А ты явился через главные ворота, верно? Страже известно, что ты еще здесь?

— Нет. В должный срок я ушел, а потом… У меня свой путь. Она обычно оставляла окно открытым, если знала, что…

— Да, конечно. Но тогда зачем брать на себя труд…

Мордред собирался спросить, зачем тогда усыплять прислужниц, но тут же сообразил, что любовные утехи Моргаузы приходилось скрывать от аббатисы. Святые сестры вряд ли поглядели бы на них сквозь пальцы.

— Мне, разумеется, придется покинуть двор, — проговорил Ламорак. — Ты расскажешь королю?..

— Я в точности доложу обо всем, что случилось. Не думаю, что король тебя осудит. Но тебе лучше скрыться до тех пор, пока не угомонятся Гавейн и прочие. Удачи тебе, и поторопись!

Ламорак, в последний раз оглянувшись на немую дверь опочивальни, исчез за порогом.

Мордред снова окинул взором спящих прислужниц, убрал окровавленный меч Гахериса в темный угол, за аналой, с глаз подальше, а затем вернулся в опочивальню королевы и закрыл за собою дверь.

Гахерис стоял покачиваясь, точно пьяный, и тупо озирался по сторонам, как будто позабыл что-то.

Мордред взял брата за плечо и отвел от кровати; тот не сопротивлялся. Старший из принцев нагнулся, наискось задернул забрызганное кровью одеяло, закрывая тело. Гахерис, двигаясь оцепенело, точно сомнамбула, покорно позволил увести себя из комнаты.

Оказавшись в передней и дождавшись, чтобы закрылась дверь, Гахерис впервые заговорил — глухо и хрипло:

— Мордред. Так было надо. Надо было убить ее. Она была мне матерью, но притом и королевой тоже, и поступать так… навлечь позор на нас всех и весь наш род… Никто не оспорит моего права, даже Гавейн. А когда я прикончу Ламорака… это ведь был Ламорак, верно? Ее… словом, он?

— Я не разглядел, кто это. Он подхватил одежду и ушел.

— И ты не попытался задержать его? Не убил?

— Ради Гекаты, оставь это все на потом, — оборвал его Мордред. — Мне кажется, я слышу шаги. Время ночной службы. Сюда может заглянуть кто угодно.

Это не соответствовало истине, но Гахериса привело-таки в себя. Он встревоженно оглянулся по сторонам, словно проснувшись и осознав, что в опасности.

— Мой меч? — резко потребовал он.

Мордред извлек клинок из-за аналоя и показал брату.

— Получишь, как только мы окажемся по ту сторону стены. Пойдем. Я видел, где ты оставил коня. Быстрее.

Они уже пересекали сад, когда Гахерис заговорил снова, истерзанный мучительным чувством вины.

— Этот человек, Ламорак. Я знаю, это был он, и ты тоже знаешь. Ты назвал его по имени. Не пытайся его выгораживать. Артуров прихвостень, из числа Сотоварищей. Он тоже должен умереть, и я об этом позабочусь. Но она, она… разделять ложе с таким… Знаешь, это ведь наверняка не в первый раз… Прислужниц опоили зельем. Эти двое — любовники… — Гахерис подавился последним словом, но продолжил: — Мать как-то рассказывала мне о нем. О Ламораке. Говорила, что это он убил нашего отца, короля Лота, и что она его ненавидит. Она солгала мне. Мне!

— Разве ты еще не понял, Гахерис? — тихо отозвался Мордред. — Она солгала, чтобы отвести тебе глаза, и солгала дважды. Ламорак не убивал Лота, как можно? Лот умер от ран, полученных в битве при Каледоне, а ведь они сражались на одной стороне. Так что, если только Ламорак не ударил Лота в спину, а он на такое не способен, убийца не он. Тебе это никогда не приходило в голову?

Но Гахериса снедали прежние мысли, грызущие и неотвязные; для иных просто не осталось места.

— Она взяла его в полюбовники, а мне солгала. Мы все остались в дураках, даже Гавейн. Мордред, ведь братья скажут, что я поступил как должно, правда?