Хэлло, дорогая (СИ) - Sascha_Forever_21 / Hellmeister

Он был одет в чёрное обычное пальто, в перчатки и шапку. От его ботинок и брюк на ковёр нанесло снега. Он весь был им облеплен. Шапку он сбросил, оказалось, что у него очень светлые волосы, а глаза — глаза были свирепые, воспалённые, налитые кровью. Тебе не передать моего страха, Констанс. Я думала, он бросится на меня и убьёт.

Но этого не случилось. Вовсе нет.

— Стой на месте, — сказал он и поднял руку, указав на меня указательным пальцем и мизинцем, словно показывал ребёнку «козу». — Только рыпнись, и я сделаю с тобой то же самое.

Я оцепенела от страха, вжалась спиной в стену. А он на моих глазах поднял Норма так легко, точно тот был ребёнок. Ну да что Норман мог бы сделать против него, если он был вполовину мельче? Тогда он сжал руку на его шее, и та хрустнула, так громко и страшно, что я заплакала и выронила утку, прижав руки к лицу. В моей голове было только две мысли: бежать и Боже мой, что происходит?

Когда он покончил с мужчинами, а сделал он это очень быстро, то перешагнул через их тела и подошёл ко мне. Я была прехорошенькая, в тёмных кудрях, всегда хорошо одетая и покрупнее, чем ты, детка — с формами и округлостями, и конечно, он это тоже видел. Он взял меня за щёки и сжал пальцы так, что я подумала, моя челюсть вот-вот выйдет из пазов и хрустнет. Я не помню, как осмелела и взялась за его запястье, поглядела в глаза. Он был очень эффектный человек, но жуткий, совершенно жуткий. От него бежал мороз по коже. Смуглый, загорелый, кожа обветренная и слишком румяная на щеках — верно, долго шёл по холоду. А глаза серо-голубые, что лунный камень, у меня был от Терезы кулон. И волосы — волосы почти белые.

Он взял меня тогда за горло, прижал к стене и поднял так, чтоб я оказалась на уровне его лица. Он посмотрел прямо мне в глаза и сказал, что убьёт меня, если я сделаю что-то не так. И что теперь, на эти несколько дней, пока не уляжется непогода и циклон, он будет здесь, со мной. И чёрта с два я что-нибудь выкину. Он может передавить мне горло за одно мгновение. Я чувствовала, насколько он силён, и не сопротивлялась — это было бесполезно. Только молчала и так же молча плакала.

Он опустил меня и толкнул на диван. Затем, не снимая пальто, расстегнул брюки и навалился сверху. Он сделал это со мной дважды там, возле тела моего мужа и его кузена, а потом заставил встать на колени прямо возле Норма и… Я никогда не делала этого даже с мужем, Констанс, но тогда был вопрос в том, насколько сильно я хотела жить. А я хотела. После этого он, застегнувшись, грубо укусил меня за шею и сказал, чтобы я приготовила ужин и погрела какой-нибудь еды, в конце концов, Рождество ведь. Ещё он сказал, что позаботится о трупах. Так и было: он свалил их в подвал и запер дверь. Затем разделся, оставшись в нательной майке и клетчатой рубашке. Я до сих пор помню запах его пота и тела. Помню, каким огромным он смотрелся на нашей небольшой кухне, и не могла поверить в случившееся. Норма больше не было, а этот ублюдок ел моё картофельное пюре, сидя на его месте.

Он велел, чтобы я ела то же самое рядом с ним. Может быть, боялся, что я отравлю его. У меня была такая мысль, но я была слишком шокирована, испугана, слишком перенервничала — а потом он заставлял меня есть из своей тарелки. После ужина мы немного посмотрели телевизор в гостиной. На ковре остались следы крови, натёкшей у Норма из головы. Я спросила у него, могу ли прибраться — потому что кровь, если засохнет, ничем не ототрёшь. Он тогда сидел на диване, облапив меня за плечо, и заставил прижаться к себе. Когда я так сказала, поглядел искоса, хмыкнул и разрешил принести воду, щётку, порошок, и с огромным удовольствием смотрел, как я ползаю у него под ногами, пытаясь спасти ковёр от крови, оставшейся от моего мёртвого мужа.

Наступила ночь, он велел отвести его в спальню. Он осмотрел каждый уголок дома, спросил, почему одна комната пустует. Я ответила, что мы с Норманом хотели ребёночка, и расплакалась. Он тогда снова хмыкнул, но ничего не сказал. Ночью, в нашей постели, он сделал со мной это ещё дважды.

Я хотела сбежать. Когда он, выжатый досуха, устало уснул, подмяв меня под свою тяжеленную руку, я кое-как выскользнула и покралась к двери, но он тут же открыл глаза и спросил, какого чёрта я делаю. Клайв — вот так его звали, я тебе уже говорила — был невероятно чутким. Он только казался огромным и недалёким, но в нём жил настоящий хищник. Он жил инстинктами — и прекрасно чуял всё, что я задумала, предупреждая каждый мой шаг.

Я боялась даже вздохнуть лишний раз при нём. А он себя чувствовал ну прямо как дома.

Каждый день я вставала и ложилась, как в последний раз. Каждый день он брал меня силой, и ему нравилось, что я не сопротивлялась — я боялась, потому что он убил бы меня. Даже если бы я вооружилась ножом и попыталась во время этого пырнуть его, не думаю, что это помогло бы и я осталась бы жива. У него была мускулатура тяжело работающего человека, и чтобы завалить его, полицейским, как я узнала после, понадобилось четырнадцать выстрелов в упор. Что говорить обо мне.

Буря длилась четыре дня. Все четыре дня я была его заложницей. Он ходил по моему дому, ел мою еду, пользовался моим телом и копил силы. Когда он это делал, то помногу кончал внутрь, но я не боялась. У меня не было беременностей после того аборта, и всё, что меня волновало — выживу я или нет. После близости он был разговорчив и любил, чтобы я легла ему на плечо или на грудь и слушала всё, что он скажет. Так и было. Он говорил, что чертовски устал, что не рождён для того, чтобы бегать от легавых, но никуда не деться — ему пришлось это сделать, иначе никак. И говорил, что мне даже повезло, потому что прожить четыре дня с ним — это лучше, чем прожить всю жизнь с таким сопляком и ублюдком, как Норм. Так он выражался. И что он, если повезёт, сделает мне какой-нибудь подарок на Рождество, потому что я ему помогла. Крепко помогла. Я не помнила даже себя в такие моменты от страха и от всего, что было у меня на душе. Но тогда я расплакалась, и что удивительно, Констанс, этот страшный человек меня утешал. У него были огромные руки, мозолистые, с грубыми пальцами. Он как мог нежно взял в них моё лицо и что-то говорил, пока я не успокоилась. Я плакала, потому что боялась, что он меня убьёт, и потому, что моя жизнь изменилась навсегда. В ту ночь он сделал это со мной в последний раз, но долго. Затем притянул к себе и сказал, что, если я донесу об этом копам, они обвинят меня в соучастии двойному убийству, и что лучше бы мне держать рот на замке. А если я буду молчать, он вернётся, и у меня всё будет хорошо. Даже лучше прежнего.

Так он сказал, а потом ушёл той же ночью, когда я спала. Я даже не почувствовала, как он вывернулся из моих рук и исчез. Всё, что оставил после себя — крест, который носил на шее. Вложил мне в руку, может быть, на память. Я думала сначала выкинуть, но не смогла. Я его долго прятала в сумочке. Честно сказать, не знаю, почему, но долгие годы боялась с ним расстаться, даже когда Клайва давно не стало. Потом полезла однажды в кармашек и поняла, что его нет: наверное, выронила, когда полезла за кошельком или платком. Ну да было уже поздно. Я его потеряла.

5

Я сделала так, как велел Клайв. Он и правда казался несообразительным громилой, но в нём было с горсткой дьявольской хитрости. Он узнал у меня, когда я была разговорчива одной ночью, что мы с Норманом должны были поехать в домик моей матери в Хэмпстеде и устроить там всё на Рождество, но не стали: поднялась непогода, а домик был почти в глуши. Сейчас-то он уже нам не принадлежит, Тереза давно его продала, я не препятствовала. Но на следующий день, когда Клайв исчез, я послушалась его, потому что не хотела стать соучастницей двойного убийства, хотя и пальцем никого не тронула. Он здорово меня тогда напугал, понимаешь. Да и больше чем полицейских я боялась соседей, которые зададутся вопросом, почему погибли мужчины, а я — нет. Почему убийца пощадил меня. И главное — почему я сразу не вызвала полицию, а пробыла в доме с трупами несколько дней.