Сын скотьего Бога - Елена Жаринова

— Ладно, проехали, — сказал он уже тише. — Давай ближе к делу. Так, значит, лед тронулся. Сколько же гостей мы ожидаем в этом году?

А Сайми, отправив сына с нянькой переобуваться, стояла у дверей и слушала этот разговор.

Она не услышала ничего нового и все равно расплакалась. Как жаль себя… Жизнь проходит, тянутся бессчетные ночи в пустой постели… Брак действительно принес ей не счастье, а муку и унижение. Лучше бы она никогда не знала, как горячи и жадны его губы, сколько безжалостной силы в его руках…

Но он ни в чем не виноват. Той ночью он был пьян — вот и пожелал ее. Нельзя было соглашаться! Она не о том мечтала, чтобы любимый мужчина овладел ею наспех, на холодном полу — а наутро даже не помнил об этом. Лучше бы ей сгинуть в холодных водах Мутной! Но любить — значит отдавать, а по-другому Сайми не умела. Той ночью она приносила себя в жертву и мучилась от наслаждения, и наслаждалась болью. Она легко приняла бы смерть от его руки, но так было гораздо лучше — потому что можно было отдавать себя снова и снова…

Когда родился Боян, Волх перестал ложиться с ней в постель. Не было ни ссор, ни объяснений. Ночами Сайми корчилась от неразделенной страсти. Подушки истлели от ее слез. Но время лечит все, и со временем Сайми привыкла жить не то женой, не то сестрой. Не злилась она и на рабынь с наложницами, время от времени заводившихся в княжеском тереме — их Волх тоже не любил. А когда она смотрела на маленького Бояна, то стыдилась своей неблагодарности. Она родила Волху сына, родила ребенка от безумно любимого мужчины — какого счастья ей еще надо? Зачем гневить богов?

Но иногда — как сейчас — былая слабость и обида удушливо стискивала сердце. Раньше в такие моменты Сайми казалось, что она умирает от боли. Теперь она знала: это пройдет.

Прошло, отпустило. Сайми смахнула предательские слезы и пошла по своим делам.

Лед тронулся, и уже через неделю у новгородской пристани пришвартовались первые гости. Пришли греческие суда, зимовавшие в Киеве, явились и киевляне — шумные, веселые, на расписных ладьях-однодеревках. Много кораблей поднялось по Мутной с севера — свейские, данские купцы. Порт загудел на всех языках торговыми сделками и новостями.

Новости со всех концов приходили тревожные. Греки были особенно удручены. Вот уже год древнюю византийскую столицу осаждал арабский флот. Молодой базилевс Константин бился с яростным и упрямым противником. Дорога домой бедолагам торговцам была отрезана. Северяне по свежим следам рассказывали страшную сплетню об убийстве короля Хильдерика из рода Меровея. Его вместе с беременной женой убил на охоте оскорбленный им вельможа. Словене, вот уже десять лет не знавшие политических бурь и потрясений, слушали гостей с открытыми ртами.

Еще северяне рассказывали о страшном речном разбойнике по имени Росомаха. О его кораблях, прекрасных и жутких, небывало быстрых, украшенных резными чудовищами. О его людях, и на людей-то не похожих. О бое барабана, который грозно разносился над побережьями. Но эти новости новгородцы слушали вполуха, со спесью жителей большого, хорошо укрепленного города, на который не посмеют покуситься никакие разбойники.

Туйя целый день провела в порту. Несмотря на меховую телогрейку, она замерзла, так как оделась скорее нарядно, чем по погоде. А весеннее тепло оказалось ветреным в прямом и переносном смысле. Княжну сопровождали служанки и рабыни, счастливые, что есть возможность послушать новости. Туйя тоже делала вид, что ужасно интересуется интригами при дворе Меровингов. На самом деле она не сводила глаз с красивого, легкого корабля с высоким носом и мачтой, укутанной в белый шерстяной парус. В Новгород пришел русский корабль.

Мар был на корабле. Он ходил в обнимку с коротышкой капитаном. Оба были пьяны и громко хохотали, видимо, вспоминая детство. Иногда рысьи глаза Мара равнодушно скользили по пристани. Туйю он прекрасно видел — нельзя не заметить такую яркую стайку девиц, — но выходить к ней не спешил. Туйя кусала губы, понимала, что она смешна, но уйти не находила сил. Должна же она выяснить, что он решил! Уедет — не уедет…

Наконец Мар извиняющимся жестом прижал руку к груди и оставил своего товарища. Легко сбежав по сходням, он направился к княжне. Туйя моментально отвернулась.

— Эй, торговец, что у тебя за ковры? — спросила она требовательным, княжеским тоном.

— Берберские ковры, госпожа, — зацокал губами остроглазый грек. — Из шерсти верблюда. Далеко за морем лежит страна, которую арабы называют Аль-Магриб — страна, где заходит солнце. Путь туда…

— Княжна!

Туйя вскинула на Мара очень удивленные глаза. Не будь Мар прожженным сердцеедом, он бы поверил, что она только сейчас обнаружила его присутствие. Но он старательно притворился, что поверил.

— Какая удача, что я тебя встретил! Видишь — корабль пришел. Решай: мне ехать, Туйя?

— Я-то почем знаю? — возмутилась девушка. — Мне и дела до этого нет.

— Так, значит, ехать? — настаивал рус. — Как ты скажешь, так и будет.

Туйя растерянно завертела головой. Она видела, как служанки разинули рты от любопытства. Да и прохожие с интересом прислушивались к диалогу княжны с русским наемником.

— Ты спятил, — зашипела она. — Я не могу здесь говорить. Мои служанки — болтливые дуры…

— Так отойдем от них.

И рус, бесцеремонно взяв девушку под локоток, повел ее вдоль берега.

Но разговор так и не состоялся.

— Ага! Вот ты где!

Наперерез Мару и Туйе, подбоченившись, шла необъятных размеров баба.

— Так я и знала! Журава мне говорила, — голосила она. — Ты же, кобель и подонок, жизнь мою загубил! Ты же меня у родимой матушки…

— Шла бы ты домой, Ясынь, — нахмурился Мар.

— Щас! Так я тебе и пошла домой! Нашли дуру! Я — домой, а ты с этой бесстыжей… Ступай сам домой, душегуб! Как ты детям в глаза смотреть будешь! Старый уже, а туда же…

— Ты кого бесстыжей назвала, шалава? — с каленым металлом в голосе осведомилась Туйя. — Ты забыла — я княжна новгородская…

— Княжна! — передразнила Ясынь. — Видали мы таких княжен! Дочка чудской бл…ди, вот ты кто!

— Ах ты…

Вырвав наконец локоть из рук Мара, Туйя со всех сил толкнула бабу в грудь. Ясынь в обхвате была как четыре Туйи, но от неожиданности потеряла равновесие и шлепнулась прямо в лужу. Туйю это не удовлетворило. Наступая на соперницу, как маленькая, но дерзкая курочка, она шипела:

— Сама бл…дь! Подстилка наемничья! Будешь знать, как рот свой поганый разевать!

Ясынь не рискнула подняться. Она отступала, перебирая руками и ногами, как каракатица.

Зрителей собралось много, но насмехаться никто себе не позволил. О вздорном нраве княжны в городе были наслышаны, и никому не хотелось попасть под раздачу. В толпе замелькали вооруженные дружинники. Они тоже не спешили вмешиваться в щекотливую ситуацию.

Наконец Ясынь кое-как поднялась, отряхнула перепачканный подол и, ругаясь себе под нос, припустила прочь. Туйя плюнула ей вслед. Потом брезгливо вытерла о мостовую сапожок, неосторожно вступивший в грязь.

— Все из-за тебя, дурак, — бросила она опешившему Мару. Досталось и служанкам: — А вы что рты раззявили? Живо домой! Кто болтать будет — косы обрежу!

Но болтунов все-таки сыскалось немало. Уже через час весь город оживленно обсуждал пикантную сцену в порту. О причинах ссоры высказывались самые причудливые и бессовестные предположения. О выходке Туйи вскоре знали все.

Волх пришел в ярость. Особенно бесило его то, что он не мог отстраниться от этой истории. Хочет он или нет, Туйя — его дочь, единокровная сестра Бояна. И когда смеются над ней — значит, смеются над ним. Теперь вот Сайми смотрит на него сочувствующими глазами, и мать прислала узнать, что он собирается делать. Более того: настоятельно просила, чтобы он лично явился и все ей рассказал.

Что он собирается делать… Волх знал одно: с Туйей разговаривать бесполезно. Она только зыркнет волчьими глазами, губы надует и замолчит. И Волх велел позвать Мара.

Воевода русов явился с покаянным лицом — вроде как знает кошка, чье мясо съела.

— Не вели казнить, князь. Это все Ясынь, дура. Увидела меня рядом с княжной и возомнила себе невесть что. Я ей уже всыпал.

— А что ты делал рядом с княжной? — холодно спросил Волх.

Ну что Мару стоило отвертеться? Продолжал бы прикидываться дурачком. Дескать, понятия не имею, зачем княжна изволила пожаловать на пристань, а лично я там пил брагу со старым другом. Вместо этого русский воевода со всей высоты своего роста брякнулся на колени.

— Не вели казнить князь! Я люблю твою дочь, и она меня тоже любит!

— Давно? — неожиданно тихо спросил Волх.

— Давно, — кивнул Мар, не веря, что буря миновала.

— А что молчали?

— Гнева твоего боялись.

— Мало боялись, — все так же тихо продолжал Волх. — Какого лешего, ты, наемник, вообразил себе, что можешь безнаказанно позорить новгородскую княжну?