Реванш русской истории - Егор Холмогоров

Манифест трех художников и создание ВООПИКа знаменовали начало настоящей культурной революции, в мире, созданном ей, мы живем и по сей день. По сути, русский этнос был пересоздан заново после разрушившей его базовые культурные структуры большевистской эпохи. Произошло то, что британский социолог Эрик Хобсбаум назвал изобретением традиций, лежащим в основе любой национальной идентичности.

Петр Вайль и Александр Генис, наблюдатели отнюдь не беспристрастные и не дружественные, отмечают: «Переломным можно считать 1965 год… На обложках популярных журналов появились монастыри; в газетах – статьи о пряниках и прялках, истории о том, как Ротшильда потряс Суздаль; в стихах замелькали находки из словаря Даля: бочаги, криницы, мокреть… в ресторанах вместо профитролей подавали расстегаи».

Это была эпоха, когда, как иронично подметили в фильме «Москва слезам не верит», Рудольфы вдруг стали Родионами, «простое русское имя». Не было, наверное, ни одной образованной семьи, где не висел бы плакат или календарь с церковью Покрова на Нерли, превратившейся в эталон, икону русскости. В литературе оформилось движение деревенщиков, и по сей день остающееся последним крупным литературным направлением в нашей словесности.

Началась мода на «почерневшие доски» – иконы, пусть поверхностная, но переворачивавшая все эстетические представления модернизма начала 1960-х.

В ноябре 1967-го «Советская культура» начинает печатать цикл очерков публициста Юрия Бычкова «Золотое кольцо», дающее своеобразное оформление символическому ядру новой идентичности – Владимиро-Суздальская Русь, ее белокаменные церкви и кремли, стала основой и для показа России иностранцам и для укрепления собственного этнического самосознания. Вместо монументальности тоталитарного модерна и футуристического конструктивизма, в России внезапно стало больше воздуха, света, зеленой листвы, пушистого снега, больше церковных маковок, старинных палат и резных деревенских наличников.

Русское этническое возрождение было движением общественным, этим отличаясь от казенной державной русофилии первых послевоенных лет. Оно имело много общих черт с этническими возрождениями в странах Западной Европы и Америки, где они касались в основном народов политически не представленных. И это тоже было не случайно: сами русские оказались в интернационалистическом контексте СССР таким непредставленным народом, поскольку советская модель интернационализма, вроде бы русифицируя все остальные народы СССР, при этом дерусифицировала, лишала традиции самих русских.

Такой формат общественного движения за восстановление традиций, культурной преемственности и идентичности в определенной степени коррелировал и с социально-экономическими процессами той эпохи. Советская власть собственными руками создавала средний класс, слой собственников, владельцев частного жилья. Восстановление роли частного капитала, сосредоточенного в руках эгалитарного и образованного среднего класса, имеющего жилую недвижимость, было общим содержанием «Золотого тридцатилетия» (1945–1975) и на Западе, и у нас.

Новый класс требовал и новой идеологии, а в советском случае – криптоидеологии.

И в 1960-е их обозначилось целых две – это либеральное неозападничество, идеология шестидесятников, и национал-традиционализм «русской партии». Каждая из них отражала логику новых собственников, но одна – через идею либерализации и возвращения западного рынка, а другая – через укрепление наследственности (а культурная традиция и наследование собственности по своей сути неразрывны).

Официальная советская идеология, возглавлявшаяся Сусловым, вынуждена была вертеться как уж на сковородке под огнем схватившихся за преемство фракций. Причем первое время казалось, что «русская партия» побеждает.

В 1970 году устоявший под атаками советских охранителей либеральный «Новый мир» пал под ударами патриотов, поплатившись за публикацию ортодоксально-марксистской статьи с нападками на «подмену классового подхода национальным» у публицистов «Молодой гвардии». В 1973-м будущий прораб перестройки Александр Яковлев, и.о. отдела пропаганды ЦК КПСС, опубликовал в «Литературке» статью «Против антиисторизма», где нападал на представителей русского направления за такие грехи, как воспевание полководца Скобелева, тоска о разрушенной русской деревне или перепубликация стихотворения славянофила Языкова «К ненашим».

Выпад Яковлева вызвал бурю возмущения – в ЦК звонили академики, маршалы, писатель Шолохов. «Он хочет поссорить нас с русской интеллигенцией», – якобы отреагировал Брежнев, и Яковлев уехал послом в Канаду.

Апофеозом влияния «русской партии» был 1980 год, когда параллельно с космополитичной Олимпиадой и ничуть не затмеваемые ею проходили торжества по случаю 600-летия Куликовской битвы, устроенные ВООПИКом. Это была точка предельной концентрации национально-патриотических сил и предельного накала как позитивного национализма, утверждавшего величие подвига русских людей, так и негативного отрицания чуждых начал – от бездуховного агрессивного Запада до Востока с его «паразитической, денационализированной и космополитической расовой смесью монголов» (выражение публициста Юрия Селезнева).

Но будучи достаточно массовым и организованным движением, «русская партия» давно потеряла аппаратные позиции в Политбюро. Напротив, шедший к всемогуществу шеф КГБ Юрий Андропов начал решительные гонения на русских националистов, ритуальной жертвой среди которых был выбран влиятельный идеолог Сергей Семанов. «Если бы Андропов процарствовал еще год-два-три, то русское патриотическое движение уничтожили бы под корень», – резюмировал публицист Марк Любомудров. Быстрый уход генсека избавил «русскую партию» от физического уничтожения, но аппаратный разгром ее был полный, что сказалось в начавшуюся перестройку.

Однако силой «русской партии» был именно массовый, иногда даже бессознательный характер начатого ею движения пересборки русской этнической идентичности. Движение собиралось и пересобиралось вновь вне зависимости от своих аппаратных позиций и сегодня, 50 лет спустя, пожалуй, может праздновать свой реванш у победивших четверть века назад «западников». Но горькая ирония истории состоит в том, что этот реванш происходит в мире весьма своеобразного отношения к собственности и архитектурному наследию. Московские чиновники поздравили ВООПИК с юбилеем, решив выселить его из исторического Дома Телешова на Покровском бульваре.

29 октября 2015

Смертельно опасная миграция

Помню, как 12 лет назад у нас кипелижаркие общественные дискуссии вокруг гибели в Северной столице таджикской девочки. И вот настала очередь трагедии с таджикским мальчиком. Представители среднеазиатских диаспор и их группа поддержки взволнованно говорят о преступлении российских мигрантофобов. Под преступлением понимается отнятие полицией у родителей маленького Умарали Назарова, который после этого умер в больнице.

Полицейские настаивают, что действовали по закону; врачи – что ребенок поступил тяжело больным, после ненадлежащего ухода; родители и их защитники – что мальчик был абсолютно здоров, отобран у матери-мигрантки и погублен врачами в больнице. Любые утверждения о том, что ребенок был заражен цитомегаловирусом и тяжело болен, фактически – при смерти, объясняются этой стороной стремлением спасти честь полицейского мундира и белого халата.

Разобраться в этом клубке непросто. Прежде всего, когда детей без самой крайней необходимости отбирают у родителей, это плохо, и все сорняки «ювенальной юстиции» надо выкорчевывать. Когда дети при этом погибают, это в любом случае катастрофа. Но насколько объективны обвинения в том, что трагедия произошла, если полиция и врачи и впрямь были виноваты, из-за предполагаемой мигрантофобии? Или же с русской семьей из социально неблагополучного контингента поступили бы так же?

Я вижу в этой трагедии повод для серьезного анализа именно потому, что уверен: точно такое же могло случиться не только с мигрантами, но и с петербуржцами. Но нет никакого оправдания для кампанейщины, навязывающей нам чувство вины, обвиняющей нас в мигрантофобии, представляющей наш «недостаточно толерантный» народ едва ли не коллективным убийцей таджикского мальчика. Когда одни и те же люди в соседних записях в соцсетях обличают петербургских полицейских за пренебрежение жизнями мигрантов и настаивают, что Варвара Караулова отправилась в ИГИЛ «в поисках путешествий и любви», мне становится не по себе. Меня поразила крайняя агрессивность представителей диаспор, которые вскакивали с мест в студии Останкино во время обсуждения этой трагедии, размахивали руками, оскорбляли собеседников «фашистами». Оппоненты настолько не скрывали своего желания «разобраться» с теми, кто не спешит радоваться незваному гостю, точно чувствуют за своей спиной какую-то жесткую и неумолимую силу. Продавливалась установка, что национальное большинство всегда априори виновато перед мигрантами, а мигранты всегда априори правы. Нас подводили к мысли, что если Средняя Азия поголовно вступит в исламистские ряды, то виновата будет якобы наша русская нетолерантность и нежелание широко держать двери открытыми. Мол, молодые выходцы из Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана покидают негостеприимную Россию с опаленным сердцем и готовы стать экстремистами. А потому нужно больше гостеприимства.