Знак Берендея. Язык до Китежа доведет - Дмитрий Хорунжий

Мы с эльфом недоумённо переглянулись и отрицательно мотнули головами.

— А ежели вот так? — Ваня подошёл и лаптём соскрёб густой мох с большого чёрного камня на берегу.

— «Не пей, козлёночком станешь!», — прочитал Мидавэль, вздрогнул и тщательно вытер намоченный в воде палец о штанину. — Да я и не собирался…

— Ой, это что, и есть та самая сказочная лужа? — Бася спрыгнула на землю и, подбежав к воде, осторожно лизнула. — Фу, какая гадость! Не молоко, это уж точно.

— Что ты делаешь! — Испугался я. — Нам здесь только рогатой кошки не хватало!

— Судя по всему, отсюда уже не одно козье стадо ушло, — многозначительно проговорил Мидавэль, кивая на целую дюжину кружек, чарок и стаканов, развешанных по колышкам и кустам вокруг волшебного озерца.

Иван выдернул из-за голенища деревянную ­ложку, зачерпнул немного жидкости и смело влил себе в рот. Вопреки моим ожиданиям, блеять он не начал. Даже рога с бородой не выросли.

— Не нужно на меня так глядеть, — хохотнул Дурак. — Про козлёночка — это преувеличение. Для красного словца, забодай петух. Но зерно правды в нём есть. Киса, поясни, ты ж у нас умная.

— Некогда проходил этими местами Самый Старый Навий Тракт, главный большак царства, — с готовностью начала Бася. — День и ночь сновали тем трактом торговые обозы. А здесь, на полянке у родничка, не раз купцы на привал ставали. Коней-волов поили, да и сами отдыхали, кулеш варили да в кости играли. Но как-то ночью перессорились меж собою главы двух валок. То ли место не поделили, то ли бражки хмельной перебрали, того не ведаю, да только пошли купцы друг дружке возы громить. Полторы дюжины бочек с самолучшим навьим пивом и Завалгалльским княжьим самогоном вдребезги расколотили.

— Княжий самогон? — Удивился я, — Это ещё что за чудо-напиток? Впервые слышу.

— Его из пророщенного ячменя и ржи выгоняют, а после того годами в бочках дубовых держат. Говорят, от этого он только дороже да вкуснее становится. Короче, смешалось тогда пиво с крепким пойлом, да в родник и стекло. Местному духу ручейному новая вода так по вкусу пришлась, что повелел он ей быть такой на веки вечные. До добра это не довело: не прошло и полугода, как спился он да помер. Но стали сюда со всех сторон люди-нелюди съезжаться, чтобы водички волшебной испить.

— История интересная. Поучительная. Но причём же тут козлёнок? — ­Непонимающе округлил глаза эльф.

— Да при том, петух меня забодай! — Отозвался Ваня, пряча ложку назад в сапог, — Кто воду эту чарочкой малой пробует, тому она здоровья да веселья прибавляет. А кто ковшом али кружкой пивной черпает, тот козёл козлом становится! И поверь мне, друг Мидавэль, на рогах отсюда уходили чаще, чем на копытах.

— Потому и Тракт далеко в сторону перенесли, — подтвердила Бася. — Чтобы путники неразумные судьбу ручейного не повторили. Под камнем сим его могилка спрятана.

— В моём мире о подобной луже тоже сказка имеется. Про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку, — я вынул из рюкзака кружку, наполнил её, понюхал… и, ощутив приступ тошноты, выплеснул. Мне всё ещё аукалось вчерашнее «заливание горя».

— Так это не сказка, — Дурак мотнул густой гривой. — Они же у нас на Брутовом Хуторе жили. Летом в лес по ягоды пошли, и в самую жару на родничок набрели. Как Алёна брата не уговаривала — не пить, он не послушался.

— Представляю, что с бедным ребёнком от выпивки сделалось, — пробормотал эльф.

— Почему это с ребёнком, петух его забодай? Иванушке тогда семнадцатый годок шёл, а сестрице — восемнадцатый. Погодки они. Испил парнишка водички чародейской, и пошёл по лесу буянить. Побушевал, с деревьями пободался, песни срамные погорланил, да под кустом спать завалился. Как проспался, так снова к ручейку пополз. Хорошо хоть, сын купеческий мимо проезжал. Связал братца неразумного, и к сестрице доставил. Седмицу его потом в хлеву запертом держали, чтобы к ручью не сбежал. Сама Алёнка ни за что бы с братом-козлом не управилась, вот сын купеческий её себе в жёны и взял. Да только зря старались. Убёг-таки Иванушка. Убёг да и упился до смерти. Так что не сказка это, а самая суровая быль…

— Ну и дурак он был, сам свою жизнь загубил, — тихо проговорил я, но тут же спохватился.

Однако Ваня совершенно не обиделся.

— Дурак, — согласился он. — Прапрадед двоюродный. Алё­нушка бате моему — прабабка родная. Эх, забодай петух! Жаль, ни бочоночка, ни кувшинчика нету. Не мешало бы водички этой с собою прихватить.

— У меня есть, — я нашёл в рюкзаке и подал ему пустую тыквенную флягу, последнюю из трёх, подаренных Ягой… Точнее, Олей… Вот ведь, никак не привыкну. — А зачем она тебе?

— Надо. Есть у водицы этой редкая особенность, — Дурак погрузил водолейку в озерцо. — У любой отравы силу её отнимает. Можешь поганки с мухоморами жевать, головками гадючьими закусывать, а хлебнёшь её, и ничего тебе не будет. Потому и хочу набрать. Сердцем чую, в пути не раз нам пригодится. Петух бодай, да когда же она наполнится⁈ — Ваня ошарашено наблюдал, как быстро мелеет озерцо.

Наконец флягу заткнули пробкой и уложили в мой рюкзак.

— Снова это странное рычание, слышите? — Насторожила вдруг ушки Бася. — И намного ближе, чем вчера.

— Точно, — подтвердил эльф. — Ох, не нравится мне это!

— Да что вы там услыхали? — Возмутился Иван, прислушиваясь. — Тихо вокруг. Ну, птички поют, деревья скрипят. Ручеёк вон журчит. И всё!

— Поверь, Ванюша, нашему слуху доверять можно, — важно проговорила кошка. — Особенно ушам Мидавэля. Эльфы слышат как лист падает, как трава растёт, за то их остроухими и зовут. — Она дёрнула Ваню за штанину. — На ручки возьми, а? Иначе на Сене поеду, и ты этого себе никогда не простишь.

— Да ладно, пускай тащит свои молотки, а ты, кошатина, иди ко мне, — я присел, и Бася, ловко цепляясь коготками за кольчугу, вскарабкалась на плечо.

Солнце скрылось за облаками, и жара не донимала. Иван уверенно вёл нас по широкой, поросшей бурьяном просеке, что осталась со времён