Плод воображения - Андрей Дашков

— Там темно как в заднице. По-моему, он опять исчез.

— Пистолет у него?

— Не знаю. Если найду фонарь, можно будет посмотреть.

— Не много от меня пользы, верно?

— Смотря что считать пользой.

— Слушай, давай дальше без меня. Я хочу сдохнуть. Честно.

Он вылизал остатки шоколада и рыгнул.

— А как же наша сделка?

— Да к черту сделку. Считай, что я тебя обманула.

— Идти сможешь?

— Ты меня не слушаешь?.. Куда идти?

— В свою церковь. А я пока гляну, что осталось от нашего иллюзиониста.

Он поднялся и направился ко входу в супермаркет.

Она полежала еще немного, собираясь с силами и с мыслями. В ушах звенело; та часть головы, куда пришелся удар, ощущалась как накачанная кровью резиновая подушка. Лед прикладывать уже поздно, даже если предположить, что он найдется где-нибудь поблизости. Но хуже было осознание собственной никчемности. Похоже, случилось именно то, чего она больше всего опасалась и чего пыталась ни в коем случае не допустить: она стала обузой для другого человека. Причем для человека, с которым ее ничто не связывало, кроме его нелепых предсказаний. Возможно, и это было лишь сказочкой, придуманной им по доброте душевной специально для нее.

Но тогда действительно не стоило обременять его своим присутствием. Кто знает, может, не будь ее, ему удалось бы договориться с Нестором… Она приносит несчастье. Все, кто близко общался с ней в последние месяцы, заметно пострадали. Другие, более осторожные, шарахались от нее, будто от чумной. Она понимала почему: у этих других безошибочно срабатывал инстинкт самосохранения…

Она несла в себе зародыш беды и разрушения — второй зародыш за всю ее короткую жизнь. Первого из нее выскребли, потому что Карабас Барабас не хотел больше иметь детей, особенно внебрачных. По молодости и по глупости (или любя?) она согласилась, а потом уже было поздно думать о ребенке.

Эти мысли добавили ей если не сил, то злости. Нет, подыхать еще рановато. Иначе кое-кому может показаться, что за маленькие грешки и большие ошибки платить не обязательно.

После солнечного света довольно неприятно возвращаться в темноту, где, скорее всего, никого нет, но где в любой момент может появиться человек, который однажды уже держал заряженный ствол у твоей головы. Параходу даже почудилось тогда, что он слышал какой-то отдаленный щелчок — слишком отдаленный, чтобы быть щелчком затвора, — прежде чем сильный порыв невесть откуда взявшегося ветра поглотил и унес с собой все посторонние звуки…

Он открыл дверь подсобного помещения и подпер ее в таком положении подобранным тут же куском жесткого пластика. Запах аммиака был сильным, но Параход решил, что пару минут выдержит.

Электрический фонарь входил в стандартный комплект доставки, и очень скоро он обнаружил его рядом с ноутбуком (Нестор явно игнорировал «хозяина»), пайком (парень, к тому же, ничего не жрал — и откуда только силы брались?), пластиковой емкостью для питьевой воды и канистрами с бытовой химией.

При свете фонаря он осмотрел место недавней «беседы». Ни пистолета, ни сумки, которая интересовала его гораздо больше, не было. Параход искал тщательно, не поленившись согнуться в три погибели, что делал не часто. Нашел стреляную гильзу, но больше ничего. Трюк с исчезновением был поставлен идеально.

Его начало подташнивать, и он поспешно покинул помещение, захватив с собой фонарь.

Когда он вышел из супермаркета, Лада уже сидела на скамейке, глотая какие-то таблетки. Остановившись перед ней, он поводил включенным фонарем из стороны в сторону.

— Я вот думаю, если он так нарывался, то почему с ним никто не хотел связываться?

— Ты о ком?

— О Диогене. А, ладно. Скорее всего, дурацкая байка.

Лада видела, что, кроме фонаря, в руках у него ничего нет, но, может, он был из тех, кто сует пушку за пояс, рискуя отстрелить себе ползадницы.

— Ну и что там?

— Только это, — он разжал кулак и показал ей гильзу.

— Плохо. Он псих.

— Ты думаешь?

— Ты же видел, как он лыбился.

— Он прошел комиссию.

— Я тоже прошла комиссию.

— Теперь понятно почему.

— Хочешь сказать, что некоторых из нас заранее похоронили?

— По-моему, так всё и выглядит.

— Что тебе мешает отказаться прямо сейчас?

— А тебе?

— Ну, со мной всё ясно. Я человек конченый. Здесь не так скучно доживать. И не так скучно умирать…

Он молчал, уставившись в одну точку, будто внезапно вошел в транс.

— Ну? — сказала Лада, ожидавшая ответа, а потом поняла: что-то не так.

Он находился там, куда подавляющему большинству людей путь заказан. На его лицо набежала тень; мускулы подрагивали, словно под кожей происходила мучительная борьба. Она опустила взгляд на его руку — ту, в которой была гильза. Пальцы непрерывно двигались, ощупывая, поглаживая, вращая кусок металла…

Наконец он содрогнулся всем телом, точно получив удар электротоком. Глаза сделались осмысленными, и он нашел ими Ладу. Затем открыл рот, и поначалу она с трудом узнала его голос.

— Кто еще, кроме тебя и Нестора, прикасался к пистолету?

— Ты имеешь в виду… здесь?

Он поморщился:

— Какого черта, конечно, не на заводе.

Она помедлила ровно секунду.

— Розовский. Мой «хозяин». Ты его, наверное, видел…

Параход кивнул и уточнил:

— Бывший «хозяин».

Тогда Лада не придала значения его словам. Вернее, восприняла их, как подтверждение своей полной самостоятельности.

— Кто еще?

— Да вроде…

— Вспоминай!

Она не понимала, в чем дело, но по его тону было ясно, что во время своего краткосрочного «отсутствия» он наткнулся на что-то важное. Она попыталась прокрутить в памяти всё, что происходило с ней после того, как она вытащила игрушки из сейфа в «люксе» отеля «Европейский». Час за часом… День, ночь… Еще один день… и еще одна ночь. Пистолет постоянно находился у нее под рукой… если не считать тех не слишком продолжительных промежутков времени, когда она спала, ополаскивалась в душе или… ну да, лежала в отключке. Тот парень в церкви. Человек в черном. Свечка и всё такое… Ведь он наверняка обыскал ее, не так ли? И решил, что пистолет ей нужнее, чем фаллоимитатор. В этом он не ошибся, но неужели…

— Я тебе рассказывала про этого… который молился…

— Я помню. Не из наших. Чужой. — Параход щелкнул пальцами и сунул гильзу в карман джинсовой куртки. — Всё сходится.

— Что сходится?

— Расскажу по дороге.

Немного позже, когда они двигались в сторону окраины (двигались не очень быстро — Параход подстраивался под ее шаг, а она пыталась идти, а не ползти), Лада напомнила ему:

— Ты не ответил на вопрос.

— На какой?

— Почему не валишь отсюда. Прямо сейчас.

— Видишь ли… Давно хотел попробовать, каково это — быть конченым человеком.

Она стукнула его кулаком в плечо.

Он навел на нее фонарь и сказал:

— Эй, кто тут дерется? Ты конченая, что ли?

Они обнялись и засмеялись.

83. Бродяга: «Утро или вечер?»

Он лежал на снегу, не в силах пошевелить даже пальцем, а к нему приближалась голодная крыса. Подкралась, понюхала свернутое набок лицо, прошлась вдоль туловища, словно прикидывая, с чего начать. Потом забралась под пальто — наверное, там мясо было теплее.

Откуда взялась эта тварь, он не мог понять, да и не важно откуда. Важно, что чутье привело ее туда, где она могла утолить свой голод. Пока она не приступила к трапезе, бродяга успел задуматься над тем, что с ним случилось. Отчего его разбил паралич? Бог наказал — это ясно. Ему казалось, что он позаботился о Малышке как следует, но Богу виднее. Всё равно вину нельзя искупить полностью. Родился — уже виновен.

Он повернул голову, посмотрел прямо перед собой и впервые за много лет увидел звезды, сиявшие в зимнем небе. Их ледяной блеск был настолько идеален и далек от всего земного, что бродяга заплакал. В глазах засверкали десятки миниатюрных радуг. Это причиняло боль — но куда меньшую, чем жизнь с ее несправедливостью, грязью, обманом…

Потом вернулось ощущение холода и отрешенности. Во всяком случае, это была не худшая смерть — медленно растворяться в холодном сиянии, льющемся из бездонной темноты, которую не дано понять, но с которой можно слиться, забыв о вине и страдании.

Крыса не дала ему ничего забыть. Маленький четвероногий посланец Сатаны прогрыз дыру в одежде и добрался до мяса — остывающего, да, но пока не замороженного. Такого куска должно было хватить надолго. Крыса, по-видимому, не могла поверить своему счастью, и всё еще действовала очень осторожно.

А он по-прежнему не мог пошевелиться, несмотря на прикосновения когтей, хвоста, шерсти к голой коже. Бродяга в полной мере узнал, что такое пытка щекоткой, а потом крыса осмелела и начала прокладывать себе путь к его ливеру. Он услышал сводящий с ума тихий хруст и ощутил, как маленькие зубы голодной твари вгрызаются в его внутренности.