Кирин (СИ) - Мазуркевич Наталья

— Ты хочешь остаться здесь на ночь? — Она дернулась, как будто я ее ударила.

— Нет, госпожа, — очень тихо ответила она, отводя взгляд. — Просто я… если я вернусь слишком рано…

— Твоя помощь может мне понадобиться позже, — решила уточнить предыдущий вопрос. — Скажем, ночью захочется яблочного пирога. Ты бы не хотела оказать мне услугу, сходив за ним?

— Я… с удовольствием. Да, госпожа. Только мне нужно сообщить начальнику, что вы забираете меня на всю ночь. Я… могу это сделать? — в ее голосе была надежда и недоверие, то же отражалось и на лице. Раньше, я не думала, что бывает так, но сейчас видела собственными глазами.

— Да, ты можешь это сделать, — разрешила я и добавила: — Как только поможешь мне одеться. Не могу же я выйти к ужину вот так.

Девочка улыбнулась. Впервые за все, проведенное здесь время. Да и мне стало смешно, представив, как я в одной рубашке до середины бедра пойду ужинать с придворными ехиднами, а если там будет император… на этом этапе веселье угасло мгновенно.

— Я сделала что-то не так? — испугалась девочка, делая шаг назад и прижимая ручки к груди, как кролик.

— Нет, — поспешила разуверить ее. — Просто… мысли не всегда веселые.

Девочка тяжело вздохнула. Да уж, у нее веселым мыслям точно не откуда браться.

— Кому ты служила прежде?

— Госпоже Митаре, — тихо ответила девочка, помогая мне влезть руками в рукава рубашки.

— Митара уехала?

— Нет, госпожу забрал его светлость. Они отбыли еще днем на Восток.

— Днем? Так торопились?

Я задумалась. Неужели таковым было наказание за своеволие? Впрочем, для Митары позволение вернуться в родной сектор скорее стало бы подарком. А подарков мы не заслужили.

— Господин принес госпожу. Она спала. Я не знаю точно, видела мельком. Там кровь была. Точно была, — шепотом, боясь говорить громче, произнесла девочка и опасливо прикрыла рот ладошкой. — Госпожа…

— Я никому не скажу, — успокоила ее. — Но во дворце лучше молчать. Даже если спрашивают.

— Я запомню, госпожа, — пообещала девочка, утыкаясь взглядом в носки новых туфель. На ней вся одежда была новая. Слишком новая и неношеная, чтобы быть ее собственной, и слишком неудобной. Для собственного выбора девочки.

— Тебе бы переодеться.

— Мне выдали это, перед тем как отправить к вам, — виновато развела руками девочка. Голову она так ни разу и не подняла.

— Ты не смотришь мне в глаза. Это имеет основания?

— Господа не любят, — уклончиво ответила девочка.

— Я разрешаю. Будем считать, что здесь островок воли, — заговорщицки наклонилась к ней и приподняла детскую головку за подбородок. — И я не госпожа, я Кирин. Договорились? Но только если нас никто не видит.

— До… договорились, — повторила девочка. Но я не поверила, что она перестанет звать меня госпожой.

— Дальше я справлюсь сама, иди отпросись у своего начальника, — разрешила я. Мне и правда оставалось всего ничего: застегнуть пуговицы и влезть в туфли.

Когда я вышла в гостиную, чтобы единственный зритель оценил мой наряд, Эйстон стоял у открытого окна. В комнате ощутимо пахло летом, но в душе вновь поселилась холодная поздняя осень. Мрачная и промозглая.

— Зря вы так, миледи, — тихо проговорил он. — Вы жестоки.

— Я жестока? — я удивилась. Ничего жестокого или предосудительного со стороны собственной совести я не сотворила.

— Жестоки.

— И в чем же?

— Эта девочка. Вы решили поиграть в куклы?

— С чего вы взяли?

— Порядок дворца не может нарушаться. Панибратству не позволено быть. Для вас это может и игра, но если она ошибется хоть раз, хоть единожды назовет вас по имени…

— Вы все слышали.

— Я отвечаю за вашу безопасность. И да, я слышал весь ваш разговор. И так же его может услышать другой заинтересованный человек. Как думаете, сколько проживет эта девочка?

— Но я же сама…

— Ваша светлость, есть правила, которые следует соблюдать. Если вы, по положению, по своему статусу, по своей удачи, в конце концов, можете себе позволить отступать от норм, то остальные не обладают такой привилегией. Ваша доброта, напускная должен заметить, — это ваша жестокость. Вы заставляете верить в доброе в этом мире. Но мир от этого добрей не станет. И пусть не вашими руками, но из-за вас пострадают те, кто имел несчастье вам довериться.

— Хватит! Я не хочу это слышать!

— Как будет угодно вашей светлости, — ровно, как будто ничего не произошло, сказал Эйстон и поклонился. — Я должен оставить вас одну и выйти в коридор?

— Да. Это было бы чудесно, — едва сдерживая вспыхнувшую злость, выбрала я. Было больно. От его слов. От правдивости его слов. Заигралась. Я просто заигралась. Прошла пара дней, а я уже играю людьми. Теми, кто слабей.

Мягко закрылась дверь, давая понять, что я осталась наедине с собственными мыслями. И… как бы я не хотела слышать все, что мне только что сказал мужчина. Как я не хотела признавать собственную вину. Но благими намерениями… Вот только дорога не моя, так я расчищаю ее другим.

Девочка пришла спустя полчаса, замерла за моей спиной, когда я просматривала новости по экрану, и так и простояла все время до ужина. Я не разрешила ей сесть. Не разрешила говорить. Да, правила следует соблюдать. Для каждого мира — свои правила.

Вот только уходя, я заглянула ей в глаза. И там была благодарность. За что? Я никогда этого не узнаю. Ведь спрашивать слуг — это недостойно моего мира. А правила нужно соблюдать.

Ужин проходил в молчании. Как в насмешку над моим нежеланием видеть кого-то чужого, в столовой, куда следовало явиться согласно приглашению, собралась только семья. Даже охрана осталась за пределами комнаты. Пожалуй, самой дальней родственницей здесь была именно я: места Карона и Митары, которую он брал с собой постоянно, пустовали.

Хель присутствовал, но говорить о чем-то большем не приходилось. Взгляд принца был устремлен куда-то далеко, и я в серьез опасалась, что вилка не найдет его рта, прочертив линию на щеке. Но сказывался опыт, и Хель ни разу не ошибся.

Арье… кронпринц напротив был сосредоточен на происходящем. Слишком сосредоточен, чтобы его интерес мог показаться случайным. С ним что-то происходило. Что-то не совсем приятное. Он то и дело хмурился, на лбу пролегала морщинка, слишком чуждая его юному лицу.

Император. Эйвор Таргелей поражал. Человек, забот у которого было куда больше нашего, лукаво улыбался. Вот только не тогда, когда его взгляд останавливался на пустующем месте брата. Едва это происходило, все менялось: леденел взгляд, каменело лицо, а пальцы впивались в столовые приборы, ломая хрупкий металл.

Никто не произнес ни слова до самого десерта. Тут же из-за стола поднялся император, вытер руки салфеткой, хотя применительно к Эйвору это был скорее акт привычки, нежели необходимость, и распорядился:

— Хельдеран, ты должен навестить дядю. Арье, контролируешь ситуацию здесь. Кирин, — его голос смягчился, — жду тебя, когда закончишь. Эйстон отведет, одна не гуляй.

Отвечать никто не стал, да и не требовалось. Если даже подданные спешили исполнить волю повелителя, то семья, как никто другой, знала, чем карается невыполнение приказов. О двенадцатом принце империи Таргелеев до сих пор вспоминали шепотом. Изменников не принято помнить, помнят лишь наказание.

Десерт был слишком сладок, а потому лишь попробовав суфле, я встала из-за стола. Братья остались наедине.

Меня ощутимо потряхивало, когда я делала первые шаги в сторону кабинета императора. Не думать о сегодняшней дне не получалось, и мне все казалось, что где-то я успела наломать дров и правитель вызвал меня к себе, чтобы напомнить о долге.

Эйстон шел рядом, то и дело ненавязчиво касаясь моей руки и вырывая из неприятных переживаний. Видимо, чувствуя мою тревогу, он позволил себе эту вольность. Я слабо улыбнулась: никого визит к императору не оставлял равнодушным.

Заветная дверь появилась перед глазами внезапно. Еще совсем недавно, я считала ступеньки, шаги, изучая рисунок на паркете, но вот мы уже замерли перед входом в святая святых императора. Медленно выдохнув, я постучала и вошла. Как оказалось, слишком рано я начала нервничать. Секретарь недоуменно взглянула на меня, заметила фамильные черты и выпрямилась в то же мгновение.