Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже, Димсдейл пытался предвосхитить обвинения в предвзятости и наивности своего описания русской аристократии, старательно очерчивая четкие параметры своей квалификации. Он знал, что его рассказ идет вразрез с преобладающими среди британцев представлениями о России как о неотесанной, нецивилизованной земле, жизнь которой питает исключительно водка. Но он лично стал свидетелем совсем иной картины и описал ее так же честно, как любую историю болезни:
Каждому свойственны предубеждения противу других наций и противу их обычаев; поэтому многие из англичан, которые удивляются характеру высоких особ, выше сего упомянутых [императрицы и великого князя], имеют дурное мнение о дворянстве и о народе в России и даже полагают, что между ними существуют остатки варварства. Я не буду говорить о том, какими они были прежде, но я прошу заметить, что я говорю о времени 1768 и 1769 года; тогда исполнение моих врачебных обязанностей и частые приглашения к столу дворян давали мне возможность познакомиться с ними в их семействах, где я мог составить себе о них более верное понятие, чем через то поверхностное и условленное приличиями знакомство, которое можно сделать в общественных собраниях. Я могу совершенно удостоверить, что знатные лица вежливы, великодушны и честны и, что покажется еще более странным, весьма умеренны в употреблении крепких напитков[355].
В России Томас вращался в самых высоких кругах, какие только мыслимы, однако спешил поделиться личным опытом и для того, чтобы исправить неверные представления о бедняках:
Легко себе представить, что я не был в частых сношениях с простым народом, тем не менее, сколько я мог заметить, он был всегда очень расположен оказывать все услуги, которые от него зависели, и во время моих прогулок, когда я был один, имел случай испытать их обязательность; часто одними знаками мог я спросить, куда мне идти, и я всегда находил, что бедные люди были рассудительны и совершенно готовы быть мне полезными[356].
Семь месяцев, проведенных Томасом в России, дали ему несравненную возможность погрузиться в мир, о котором многие судили, но который немногие знали по собственным впечатлениям. Профессиональная подготовка помогала ему делать наблюдения и как можно точнее записывать их; интуиция подсказала ему опубликовать свои находки. Но этот опыт помимо всего прочего изменил его на личном уровне, раскрыв ему глаза на новый мир, к которому он до конца жизни относился как к чему-то близкому, даже когда с облегчением вернулся к домашнему и семейному уюту.
В июле 1769 г. Стратфорд Каннинг, попутчик Димсдейлов, добравшийся до Лондона, написал очередное письмо отцу. Он встретился с Томасом в столице и получил от него сердечное приглашение посетить семейство Димсдейл у них дома, в Хартфордшире. Молодой купец лаконично описал настроение врача (прошел ровно год с тех пор, как Томас получил из Петербурга приглашение, от которого поначалу отказался): «Он чрезвычайно радостно вспоминает о России, однако находит, что в родной стране он в совершенной безопасности»[357].
Получив высокое дворянское звание и щедрую плату, Томас мог бы уйти на покой, наслаждаясь богатством и новообретенным положением знаменитости. Но на него слишком сильно влияли квакерское воспитание и медицинское образование. Он считал: пока оспа продолжает свирепствовать, особенно среди бедняков, его дела не закончены. Впереди были новые трудные задачи.
Омай, житель одного из островов Южных морей, привитый Томасом Димсдейлом по повелению короля Георга III. Портрет кисти Джошуа Рейнольдса, ок. 1776 г.
9. Знаменитость
Более того, я сторонник прививки…
Томас Димсдейл[358]В декабре 1769 г. холодным утром двое мужчин явились на завтрак в изящный лондонский особняк доктора Джона Фозергилла на Харпур-стрит. Одним из них был Сэмюэл Гальтон, богатый производитель оружия из Бирмингема (а кроме того, квакер, как и хозяин дома)[359]. Его спутником, энергично снимавшим пальто в передней после короткой пешей прогулки из собственного лондонского дома на площади Ред-Лайон-сквер, был не кто иной, как Томас Димсдейл, старый друг Фозергилла, барон Российской империи.
Бетти Фозергилл, бойкая 17-летняя племянница врача, приехавшая из Уоррингтона погостить на зиму, с восторгом обнаружила, что сидит за тостами и чаем с прославленным доктором, который привил российскую императрицу. Она записала в дневнике:
Я испытывала немалую радость, и моему самолюбию, наверное, даже немного польстило, что я нахожусь в обществе человека, который всего несколько месяцев назад произвел такой шум во всем мире, ибо получил так много знаков благосклонности от одного из величайших европейских правителей. Мне было в новинку слушать разговоры обо всех этих принцах, князьях, графах и баронах, ведущиеся в столь непринужденной манере[360].
Пока новости о прививке Екатерины разлетались по Европе, стимулируемые ее личными пропагандистскими усилиями и похвалами восхищенных французских философов, новоиспеченный барон обнаружил, что попутно и сам сделался знаменитостью. Его «Современный метод», пользовавшийся огромным спросом, уже принес ему известность в профессиональных кругах, но присвоенный ему титул, который он употреблял при любом удобном случае, гарантировал, что никто не забудет его связей с Россией. Именно как «барон Димсдейл» он подписался на обязательстве об уплате ежегодных членских взносов (52 шиллинга) в Королевское научное общество, куда его избрали 11 мая 1769 г., вскоре после возвращения из Петербурга. Фозергилл, отлично умевший использовать свои знакомства в среде квакеров, стал одним из трех поручителей, рекомендовавших принять его в эту почтенную организацию, которая за 40 лет до этого сыграла важнейшую роль в оценке и принятии прививочной практики в Британии[361].
Русский титул Димсдейла также добавлял толику величественности одному частному банку – новому прибавлению к его разносторонним интересам. Он уже являлся членом партнерства «Димсдейл, Арчер и Байд», но в 1774 г. вместе с одним из партнеров отделился и основал банк под названием «Стейплз, барон Димсдейл, сын и компания»[362].
Впрочем, банковское дело так никогда по-настоящему и не завоевало сердце Томаса. Хотя эта семейная фирма просуществовала больше века под управлением его сыновей, а затем их потомков, он уже через два года отстранился от личного участия в новом бизнесе. Главными столпами его жизни, как всегда, оставались медицинская практика и стремление к социальным преобразованиям, подпитываемое квакерским воспитанием, которое по-прежнему во многом определяло и его характер, и его дружеские связи. Может быть, он и получил несметное количество русского золота, но вскоре все равно вернулся к работе в прививочной клинике рядом со своим хартфордширским домом и продолжал выполнять общедеревенские прививки, которые он с таким жаром рекомендовал Екатерине. Эти впечатления и те сообщения, которые он получал от собратьев-врачей, занимавшихся прививками в самых разных местах, вплоть до далеких Лидса и Честера, стали основой для его нового трактата, больше фокусирующегося не на практике безопасной прививки, а на том, как распространить ее преимущества на бедняков, чтобы их жизнь при этом не подвергалась риску из-за инфекции.
Как и до отъезда в Петербург, он сочетал заботу о беднейших пациентах с выгодным лечением богатейших. Его список клиентов-аристократов невиданно вырос: все они страстно желали, чтобы за ними поухаживал личный врач российской императрицы. Даже сама Дороти Бентинк, герцогиня Портлендская, обладавшая множеством великосветских связей, обнаружила, что Томас слишком занят, чтобы привить ее трех детей в своей загородной больнице. Она писала своему мужу Уильяму, третьему герцогу Портлендскому и будущему премьер-министру: «Барон Димсдейл посетил меня вчера утром. Он заключил, что сейчас самое время сделать прививку нашим детям, однако у него было так много дел в Лондоне, что он никак не сумел бы проделать это в Хартфордшире, как желал бы, поэтому он посоветовал мне позволить сделать это на месте, что и было осуществлено»[363].
Томас обрел статус знаменитости, однако не забыл те связи, которые стояли у истоков этой славы.
