Народ на войне - Софья Федорченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как ты избу строишь? Строишь сперва в земле, потом на земле, потом вверх, к солнцу. Так и у нас есть: сейчас мы еще в земле, готовимся; потом над землей строить станем и настроим до самого неба.
Золота в России горы. Всем иностранцам царь в аренду за сколько-то в год отдавал. Своих рук не доходило. Мы же ничего, к труду привычные, без арендаторов обойдемся.
А плугов-плугов будет! А серпов-серпов-молотилок будет! Невпроворот! Наши заводы теперь.
Когда на месте станем и врагов прогоним с земли, коней разведем самых хороших. Чтоб гору вез — не вспотел. Как у графа.
Строить хочешь, а разоряешь. Война, что уж тут. Не довоюешь — строить придется совьи гнезда да ястребиные, вражьи.
Наших гнезд жалеть не приходится. Птенцы вылетели, поджечь не жалко, хуже вороньего. Строиться нужно.
Когда враг отступает, я бы сейчас же все отнятое сосчитал, да в амбар, да под замок, да все сберечь на после мира, в раздел.
Здешние господские дачи хороши, даже ванная есть. Отчего же это крестьянин с дедовских времен хлева под семью ставит?
Никакая охрана нам леса не бережет. Самое разлюбезное дело — свалить, сломать, изгадить. А лес к весне на пару не вырастишь.
Лесник — шкура, он те сухого листа даром не даст. А за денежки заповедное вырубай. В леса образованных тоже надо будет ставить.
Себе всякий хозяин. И пригнать к месту, и чтоб не гнило, и не сыпалось, чтоб и светло, и тепло. А страну устроить — не с того места начинать. Тут найглавное — в людях разобраться.
Тот, кто строит, чтоб сам и планы делать умел, без инженера. Чтоб сам и плотник, и инженер.
Голова болит, так крепко теперь думаю о непривычном: как после войны будет, все ли по правилу. От думы этой боль, может, и от раны тоже.
Я, как в лесу пожил, особенно понял: богатое дело — лес. Беречь его надо. Велика ли наша куча была, четырнадцать парней, а на каждого можно по леску сгоревшему начесть. Кончим войну, учиться лесу надо.
То бы крышу покрыл, да нечем; то бы заборчик прислонил, да не к чему; то бы избу срубил, да не из чего. Все нечем, да не к чему, да не из чего, а строить очень хочется.
Бывало, на хорошее взгляну: хорошо, да чужое, хоть пропадом пропадай. Теперь же, если вижу разоренье, думаю: вот бы остановка нам, да поправить бы, да, может, это самое на мою долю придется.
Всего хуже мосты рвать. До того жаль, до того не по-хозяйски! Взорвать — минутка, а почини-ка, ну-тка. И мост не чужой, наш же, свойский.
Мостов мне особенно жалко, мосты не всякое дело строить — их уметь нужно, и всю жизнь они нам легчат. Даже во сне видится, что мост строю.
Мостов, мостов настроено! Через каждую колдобину за границей мост. А у нас речка в ладонь, проезду же нет. Кони хлюпнут, люди чахнут от зряшнего труда. А тут своя бы власть да денег всласть,— инженеров заставим, в каждом углу Петроград.
Мне самое теперь тяжкое — на разор глядеть. Сам стекла бьешь, сам дребезги считаешь. Купило-то притупило, да и где купишь. Свое ведь, жалко.
Смерть их не взяла! Мост-то какой был — высокий, широкий, крытый, с версту длиной, на цепях весь, до скончанья века стоят ему. И в небо дымом. Ей-богу заплакал бы...
Инженеров мы за границу не выпустим,— они мосты строят.
Вот смотрю я: из всех устройств, кого ни спроси, с кем ни заговори, все мосты особенно жалеют. А дома, бывало, слегу[116] жалко через топь перекинуть, всё спор, всё силком. А кони да силы гинут.
Я как увижу что порушенное — домину ли большую, фабрику ли, завод ли какой-нибудь,— за все душа болит, все за свое считаю, так бы сел да чинил.
Эти дьяволы наше добро переводят, жгут, жрут, иностранцам продают. Мне для них хлебной корки жаль, а как же я могу моста им сорванного простить?
Взрываешь мост, думка: остановимся — ой-ой как надобен мост будет. Свое добро наинужное из-за белоручек губим.
Мы мосты все, как есть, любим больше всего. То ли отступать не страшно, то ли по-хозяйски.
Страна не своя, она всеобщая, это не хатку уютить.
Я здесь стою, а доля моя, может, на том берегу, может, реки-потоки меж нас. Может, там и счастье, и наука, и семья хорошая, теплое солнышко. А мост — где он? Эх, мосты вы, мосточки! Их рушишь — сердце сушишь.
Жемчуги в России есть и всегда были. Шли на иконы наши жемчуги в старину. Так же для великой красоты — шли жемчуги на девичьи наряды. Теперь не знаю, где все подевалось. Скоро Россию отобьем, жемчуги отымем,— покатят-зазвенят тогда наши жемчуги по девичьей белой груди крестьянской.
XXX. МЕЧТЫ
Только и свету во мне, что эта родная война насветила. Кабы да вот как за меня, за темного такого, разумная сила-власть мальцов моих двух обучила. Да не панской науке, а всему на пользу народную нашу.
Да что же это будет за такое, за ясное! Ведь же все теперь наше, до дворцов-палат царских и княжеских! Теперь себя бы только посдержать-постреножить! А то с разбегу, с размаху такое повредишь — век потом не поправить. А детям-внукам жить!
Чтобы ученых набрать, хоть бы из чужих стран. Хорошо, говорят, там выучивают. Да под строгим надзором велеть — на нас чтобы думали. А за то им великие деньги и удобства. Только верны ли будут, может, не к тому приучены.
Самые хорошие дома под детей, под сирот, под на нашей войне найглавное потерявших.
Дальше здоровые пусть строят. А что от прежних богатых и знатных, то все под науку отдать. Наука, она себя потом оправдает, на нее жалеть не приходится.
Я бы мечтал, войну окончив, у власти быть. Я справедливость в себе чую, а без этого качества плохая власть.
Только бы поучиться кой-чему после войны успеть. А так-то во мне сердце теплое и голова светлая.
До чего зазнался, замудровал. А ты вспомни: каков Ленин? Каков в нем характер? К тебе — кремень, а товарищу — папушник мяконький; себе ничего — народу последнее с себя отдаст; для себя ничего не ищет — для людей просто землю исходил, счастье людям искавши.
Раз все наше, а мы дела никому не доверим, мы посадим инженеров такие машины напридумывать, чтоб весь тяжкий труд на себя те машины взяли и слегчили бы рабочее житье.
Мечтается: будто скоро, совсем вскоре,— время, наше время. Никто другому, с кем ему по пути, не завидует. Грубость как дым истаяла. Даже бабы и те друг с другом не клочатся.
Эх бы время нашлось перебрать народ как по зернышку! Вот как семя перебирают, чтоб дурного в борозду не кинуть. Эх, кабы вот такую и власть нам, чтобы знать людям про эту власть все, до кровинки.
Страшновато, братцы, как-то. Вот все наше — земля, угодья, скотина, дворцы, казна денежная. А как не тех припустим к управлению?
Вот кабы как в сказке — на мизинчике колечко. Крутанул колечко вправо — волшебником стал. И землю насквозь видно тебе: где лежат камни-алмазы, где уголь — людская теплота, где золото — людская красота. Крутанул колечко влево — человека насквозь разглядишь. И никаких тогда бед людям, как день весенний все ясно: этот годен, этот гниль.
Что оно тебе такое, груша-дерево? Тряхни — груши сыпанут тысячами, одна другой смачнее. Разве нужных людей так ищут? Первое — человек не груша, а и груши дичками растут. И второе — червяка сгложешь в груше, не доглядевши.
Я мечтаю о чести, я мечтаю, что раз свой, раз одной судьбы, раз из труда человек с тобой рядом,— верь ему. В глаза погляди ему крепко и верь.
Теперь насчет землицы: как ее убрать, красавицу? Ведь твоя будет. Женку берешь, нарядов для ее красоты мечтаешь. А тут такая-то наипервейшая тебе зазноба — земелька!
У земли приставим образованных в работнички. Пусть холят ее, пусть и живут с ней, пусть и родит она, матушка, многое множество.
Я все по мирному делу скучаю. Не по нраву русскому война, нет, не по сердцу. А воюем мы так крепко всё за мирное же дело, за свое житье настоящее.
Собьем врага в море, под морской волной подержим его до смерти, отгребемся веселым веслом на родину,— строить, строить, да новое все. Не латать, не штопать, а всю мечту исполнить! Я-то знаю, чего хочу.
Я из плотников, к строению приучен, о нем, бывало, вся голова хлопочет. Тем дышал, от того семью питал, то и дальше делать буду. Хоть мое и малое умельство, а на всеобщем деле пригодится.
Считать я мастер, так вон Володечка-студент математиком меня кличет. Ничего, раз так — у меня такая мечта: есть его, Володины, слова про математику-науку, вот я ее и оседлаю. Способность к тому имею.