Несчастный случай - Декстер Мастерс

— Не к чему обсуждать это с евреем.

Высокий не обернулся, он по-прежнему стоял у своего столика. Несколько мгновений слышно было одно только радио; все застыли, никто не двигался, только Тереза стиснула руки, живые глазки толстяка перебегали с одного лица на другое, а его спутница опустила голову. Луис Саксл не шевельнулся. Спокойно, почти задумчиво он смотрел на молодого человека, и тот тоже молча смотрел на него.

«И зачем только я это сказал, не надо было так говорить», — твердил себе высокий. А толстяк думал: «И черт его дернул выскочить… а все-таки, мне кажется, есть тут доля правды». В Бисканти закипала ярость, и он еще не нашел слов, чтобы дать ей выход, а Тереза была не в силах вымолвить ни слова, ее переполняли волнение, ненависть, любовь.

Луис быстро взглянул на Терезу, на Бисканти и подавил вздох. Молодой человек, в сущности, говорил без особой враждебности, и голос его прозвучал почти бесстрастно. Таким рассудительным тоном обычно утверждают истину или устанавливают исторический факт. Вот это-то и главное: в этих людях нет живой, личной злобы, в них вообще нет ни намека на живое, личное чувство. Заметил ли это кто-нибудь? — думал Луис. Понял ли кто-нибудь, что это — квинтэссенция происходящего, того, что настигает тебя и за морями и океанами? В нем вспыхнуло желание объяснить это всем и каждому, но не менее сильно было и желание сказать им, чтобы они забыли этот разговор.

Прошли секунды — восемь или, может быть, десять, но это очень долго, когда несколько человек не в силах прервать молчание, — и все эти долгие секунды Луис смотрел на молодого человека, по крайней мере, не отводил глаз. Тот тоже смотрел на Луиса, и лицо его ничего не выражало, как будто он давным-давно ни о чем не думал и ни слова не говорил.

Внезапно молчанию настал конец: ярость Бисканти вырвалась наружу. Он сошел по двум ступенькам, ведущим в сад, и обратился к молодому человеку:

— Уходите отсюда. Вставайте из-за стола и уходите. Прошу.

Молодой человек вскинулся было…

— Вам не следовало так говорить, — с упреком начал Бисканти, и вдруг громовым голосом: — Вон отсюда!

Луис тоже спустился в сад, предостерегающе протянул руку. Лица у всех стали испуганные. Бисканти, ни на кого не обращая внимания, глядя только на молодого человека, у которого теперь лицо было такое же испуганное, как у остальных, двинулся к нему. Тот поднялся и медленно попятился за столик. Бисканти наступал: он протянул руки и взял молодого человека за плечи. Тот запротестовал, но вяло и безуспешно. Попробовал вырваться, но хватка у Бисканти была железная. По-бычьи наклонив огромную голову, Бисканти повел перед собой пленника к дверям.

Почти уже у порога молодой человек попробовал высвободиться — не то чтобы очень резко, скорее — просто чтобы удобнее было подняться по ступенькам. Напрасная попытка. Бисканти ринулся вперед, негромко повторяя: «Нет… нет, нет! Нет… нет, нет!» — словно творя заклинания.

Молодой человек с размаху налетел на стойку, где стояли радиоприемник, миска с маслом и графин с водой: приемник подскочил, заскрежетал и умолк.

Миг — и пленник снова стал пленником; весь красный, явно возмущенный, он, однако, не сопротивлялся. Бисканти заставил его подняться по ступенькам, выпроводил через ресторан в прихожую и дальше, к двери, ведущей на улицу. Луис, Тереза и остальные, сбившись в кучку у входа в сад, как завороженные смотрели на все это. Они видели, что Бисканти распахнул парадную дверь, и услышали его голос:

— А теперь, прошу покорно, уходите и не приходите больше, я не желаю видеть вас у себя.

Молодой человек заколебался, оглянулся на них. И всем им на миг стало его жаль.

Высокий — больше для отвода глаз, а толстяк — чтобы выразить свое восхищение, — жаждали многое оказать об этом изгнании, о том, как выглядел молодой человек в такую-то минуту, а мистер Бисканти — в другую. И возвратившийся тем временем Бисканти, смущенно улыбаясь, тоже вступил в этот разговор. Все складывалось так, что можно было и не упоминать о преступлении, которое повлекло за собою такое наказание. В сущности, стало даже весело, воинственный марш Бисканти всем принес облегчение. Но Луису было не по себе: опять всё запуталось, теперь уже потому, что все так милы… Скорей бы уйти отсюда, но как это сделать? Наконец Тереза сказала несколько ласковых слов Бисканти — и, обменявшись улыбками, рукопожатиями и добрыми пожеланиями, выслушав еще несколько анекдотов и воспоминаний о грозном гневе мистера Бисканти, после многих напутствий и обещаний не забывать, Луис и Тереза откланялись.

Они поднялись во второй этаж, миновали музыкальную комнату. Обе двери приотворены; в комнате человек пять сидят за большим круглым столом, но они поглощены игрой, никто не поднял глаз. Луис и Тереза на цыпочках проходят мимо, поднимаются по лестнице в комнатку Луиса — и дверь закрывается за ними.

Прошло около часа, и свет в комнатке погас. А в это время в большом доходном доме, что за садиком Бисканти, в комнате напротив зажегся свет, какой-то человек отошел от окна, сел за стол и включил радио. В эту самую минуту тяжелый германский крейсер «Шлезвиг-Гольштейн» рассекал воды Балтийского моря, медленно двигаясь сквозь ночь к замершему в ожидании городу Данцигу. Но сведения об этом не были еще получены, и человек у радиоприемника узнал не больше того, что слышали раньше посетители сада, где сломанный приемник молчал, приткнувшись в темноте между миской с маслом и графином с водой.

— Вот что, — сказал теперь Бисканти Терезе: — Поднимитесь наверх и поглядите сами.

Каморка в верхнем этаже пустовала уже года два, а то и больше; в ней еще стояла кое-какая мебель, хотя и не совсем та, что при Луисе, — письменный стол, например, вынесли, — и там сложены ненужные вещи, но все это можно будет убрать.

— Подите поглядите, — оказал Бисканти, кивая Терезе. — А потом скажете мне, что делать. Да и вообще, может, вам приятно поглядеть.

И Тереза взбежала по лестнице, миновала музыкальную комнату — сегодня там было тихо и темно — и поднялась наверх, к той маленькой комнатке, тоже тихой и темной. Остановилась на пороге, нащупала на стене выключатель и повернула его. Она успела уже забыть, как мала эта каморка, забыла, как она выглядит, — и теперь, стоя на пороге, заново все узнавала. Она прошла и села на край постели. Тут же поднялась, подошла к окну. Потрогала занавески — они были грязные. Медленно отошла в другой угол. Потом прислонилась головой к стене.

— Ты возвращаешься, это правда? — тихо сказала она. — Скорей бы уж!

Так она постояла минуту, другую.

Потом окинула комнату беглым взглядом, мысленно отметила, что нужно сделать, снова повернула выключатель и быстро спустилась по лестнице, чтобы уговориться обо всем с Бисканти.

Она возвращалась к себе в двенадцатом часу. Думала пойти пешком — до дому было кварталов десять, — но мимо проехало такси, и она окликнула его. Пока ее не было дома, приходил почтальон; он опустил ей в ящик извещение о телеграмме всего через несколько минут после того, как она отправилась к Бисканти. Но весь вечер детвора вихрем носилась взад и вперед по тесной прихожей, и когда Тереза вернулась, листка с извещением в почтовом ящике уже не было.

Войдя к себе, она тотчас разделась. Расстегнула юбку и готова была снять ее, да так и застыла, наклонив голову, совсем как недавно в старой комнатке Луиса. Потом дала юбке соскользнуть на пол. Подобрала ее, встряхнула и перекинула через спинку стула, сняла и туда же повесила блузку. Прошла в ванную и провела там с четверть часа; вымылась, постирала белье и чулки, смазала лицо кольдкремом и втерла его в кожу, расчесала волосы перед зеркалом в ванной; туалетного столика у нее не было. Покончив со всем этим, она вышла в свою комнату. Стало еще более жарко и душно, чем прежде, и она ничего на себя не надела, даже не сунула ноги в домашние туфли. Комната была невелика, но потолок высокий, и по одной стене два окна в глубоких нишах, с занавесями. Она казалась больше, чем была на самом деле, тишина и прохлада наполняли ее; Тереза вскинула руки, с наслаждением потянулась, приятно было ощущать и эту комнату, и свое тело. Она подошла к высокому зеркалу в тяжелой старомодной, раме, висевшему в простенке между окон. Провела ладонями по бедрам, придвинулась ближе к зеркалу, приподняла груди и поглядела на них в зеркале. Привстала на носках и, повертываясь то в одну сторону, то в другую, критически себя осмотрела. Наконец взглянула прямо в глаза своему отражению и улыбнулась себе немного смущенно, но еще более — иронически.

— Скорей! — сказала она беззвучно, одними губами. Потом отошла от зеркала, лениво, как человек, которому некуда спешить. Зажгла сигарету и, медленно двигаясь по комнате, машинально замечая места, где больше набралось пыли, пока она ездила в Лос-Аламос, раздумывала над тем, сколько разных оттенков в этом слове — скорей. Присела на старый диван в углу комнаты, заметила, как напряглись груди, и снова поднялась.