Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - Станислав Виткевич

Я н у л ь к а. Папуля, папуля! Еще немножечко! Еще хоть самую малость!

Д е  л я  Т р е ф у й. Еще, еще! Все мы через это прошли, только не так осознанно. Ну да ведь мы в иерархии сущностей — духи рангом пониже.

Г е р ц о г и н я. Только теперь видна техника будущих трансформаций. Это чудесно! Магистр бросил на стол последнюю карту. Неимоверная мощь. Искренность величайшего из искусственных людей! И нам дано было это увидеть!

Физдейко, согнувшись в три погибели, резко сжимает пузырь, спрятанный на животе, под одеждой Лесного Старца. Глухой хлопок.

Ф и з д е й к о. Кризис миновал!

Падает.

М а г и с т р. Взорвался как бомба! Вот вам доказательство: такое возможно. Это и есть искусственная сила духа. Физически он здоров, как жеребец. Лопнет этак еще раз пятьдесят, но зато сотворит самого себя — в иной психической геометрии. (Физдейко.) Теперь уж ты не удерешь? А? Ты ощутил, какое дикое наслаждение — создать себя из ничего?

Ф и з д е й к о (устало выкрякивает «да», как утка). Да, да, да. Да, да, да. Но я очень слаб. Только теперь я понял, сколь бесценно твое общество, Готфрид. Теперь я вижу: мы должны держаться вместе. Преодоление нигилизма в жизни! Превосходная штука!

Падает в обморок.

М а г и с т р. Ну что ж, Янулька? Разве все это — не великолепное доказательство того, что в человеке — ах, что за гадость! — в Единичной Сущности — есть потаенные глубины? Адова работенка: будучи уже полным нулем — выжать из себя новое существо. Знаю, знаю, что ты скажешь: оно деформированное. А картины кубистов? А музыка Шёнберга — разве не карикатура на чувства? Но нам важны не чувства — а новые формы в жизни, раз уж искусство кончилось. Моя теория — то же, что теория Аррениуса в космогонии: преодоление энтропии. Варварство — ту почву, на которой мы растем, — создает социализм, а уж на этом фоне вздымаются железобетонные призраки, искусственные конструкции наших новых «я».

Я н у л ь к а (в тоске). Значит, ты никогда меня не полюбишь, Готфрид?

М а г и с т р. Этой же ночью ты можешь стать моей любовницей, но мы никогда не полюбим друг друга. Чувства — лишь повод для Чистой Формы в жизни.

Я н у л ь к а (весело). Ах, если ты на это смотришь так, то всё в порядке. Я боялась лишь одного — аскетизма. Ведь у меня есть и тело, Готфрид, причем очень красивое тело.

Трется об него.

М а г и с т р. Только не сейчас. Всему свое время.

Свистит в свистульку, либо свищет в свисталку. Доносится шум мотора, в лесу падает что-то тяжелое.

Я н у л ь к а (в восторге). Я чувствую, как новое небытие окончательно утоляет все мои вожделения. Когда-то, давным-давно, а может, во сне, я мечтала иметь всё. А это возможно только при искусственной психике. Готфрид, ты подарил мне весь мир в одной сверхплотной пилюле, и я насыщаюсь, насыщаюсь, я переполнена всем на свете.

М а г и с т р. Я рад, что наконец тебя убедил.

Обнимает ее и целует в голову.

Я н у л ь к а. Слушай, но ведь в этом втором «я» мы можем пережить новые — небывалые — чувства, амальгаму величайших противоречий.

М а г и с т р. Только ради формы, только ради формы, дитя мое. Герцогиня де ля Трефуй была моей любовницей. Она тебе укажет надлежащий путь. Я верю: когда-нибудь и ты подаришь мне такие минуты, что я буду поистине поражен самим собой.

Г е р ц о г и н я. Надеюсь, ты будешь понятливой ученицей, Янулька.

Подходит и обнимает ее.

Г л и с с а н д е р. А я создам нечто еще более поразительное: это будет новое искусство, рожденное противоестественной деформацией личности. Чистая Форма второй степени или нечто вроде того.

М а г и с т р. Мечты импродуктива! Но и такие нам потребуются, чтоб заткнуть кой-какие дыры...

Входит  Й о э л ь  К р а н ц  с  Р е д е р х а г а з о м  и  Х а б е р б о а з о м.

Йоэль, начиная с завтрашнего дня ты вместе с господином фон Плазевицем займешься организацией нашей торговли, промышленности и прочих невыносимо скучных вещей.

Й о э л ь. Так точно, Магистр: просвещение, правосудие, тюрьмы, сумасшедшие дома и новая религия для одичавших масс. Начнем все с самого что ни на есть начала. Господа, всех приглашаю в мой аэроплан. Что делать — все мы дети цивилизации.

Из-за шалаша показывается Распорядитель сеансов: Д е р  Ц и п ф е л ь.

Д е р  Ц и п ф е л ь (кричит зычным голосом). Сеанс окончен!!!

Физдейко вскакивает на ноги. Уроды поскрипывают.

Ф.  П л а з е в и ц. А теперь — на коронацию Физдейко! Сейчас увидим, что это за новая действительность — номер пять, по терминологии Леона Хвистека.

Факельное шествие движется вправо.

У р о д ы. Про нас не забудьте!

Занавес

Конец второго действия

Действие третье

Левую половину сцены занимает тронный зал во дворце Физдейко, в фантастически-остроугольном стиле. В углу слева трон, развернутый к диагонали сцены. Левая стена желтая, с переходом в тёмно-жёлтый и оранжевый по мере приближения к черной двери в центральной стене. Левая половина двери — в остроугольном стиле. Черный узор из пересекающихся треугольников. Правую половину сцены занимает кафе в причудливо-округлом стиле. Много столиков и стульев. В глубине — окошко для подачи блюд. От двери начинаются черные круговые узоры; цвет — от красного, через пурпур, переходит в чисто фиолетовый на правой стене. Тронная сторона темновата — сторона кафе освещена. Трон — черный с золотым орнаментом — имеет два яруса. На нижнем сидит  Ф и з д е й к о. У него сбриты усы, он страшно, трупно бледнозелен. Пурпурная мантия поверх одежды из I действия. На верхнем ярусе — два  У р о д а. Справа от трона стоит  Г л и с с а н д е р во фраке, слева — Распорядитель сеансов  Д е р  Ц и п ф е л ь. Кроме окошка для подачи блюд, других окон нет. Во главе двенадцати  Б о я р  входит Магистр, одетый как в I действии, с открытым забралом; с ним  Я н у л ь к а  в траурном одеянии и огромной черной шляпе. Останавливаются между тронным залом и кафе. Среди столиков крутятся: д е  л я  Т р е ф у й — кельнер и  Г е р ц о г и н я  А м а л и я — кельнерша.

Ф и з д е й к о (хмуро). Кажется, я окончательно препарирован. Жизнь моя превратилась в какой-то кошмарный бред. Я фабрикую новые внутренние миры с легкостью истого чародея.

Я н у л ь к а (подходя к трону). Папуля, я создаю, пожалуй, нечто большее — искусственные чувства, каких вообще нет в жизни. Я заразила этим Готфрида. Я его извращенная любовница, а думаю, что стану и женой. Ведь он — наследник трона? Правда?

Ф и з д е й к о. Ты говоришь об этом так, будто наследование не подразумевает смерти твоего отца. Хотя упрек этот — если его можно назвать упреком — я предъявляю тебе автоматически, еще с той стороны свежедостигнутых границ. Сам же я — вместе с ним и с тобой (указывает на Магистра и на Янульку) — пребываю в потустороннем мире искусственных психологических конструкций. Чудесный мир! Но всего лишь потенциальный. Не знаю, как будет выглядеть реальность.

М а г и с т р. Как бы там ни было, она будет пятой по счету. Хвистек полностью исчерпал первые четыре. Сейчас устроим репетицию. Дайте свет!

Д е ля Трефуй нажимает кнопки дуговой лампы и множества калильных. Входит  Й о э л ь  К р а н ц  со своими хасидами. Ни на кого не обращая внимания, они занимают места за столиком в кафе.

Д е  л я  Т р е ф у й. Три черных кофе для джентльменов.

Бежит к окошку. Герцогиня подает пирожные.

Ф и з д е й к о. Почему этот шут стал кельнером?

М а г и с т р. Вопрос абсолютно несущественный. Так называемые трансформационные упражнения для духов низшего ранга.

Ф и з д е й к о. Начнем же наконец, черт возьми, эту дьявольскую комедию. Обращаю внимание: я сказал больше, чем император Август. Он признался, завершая всё, я — начиная. А впрочем, тут другие измерения и коэффициенты: с него пошел упадок Рима — а мы, как старые грибы, таимся в дебрях большевизированных пущ — что бишь я сказал? Человечество? Долой его! Мы коренимся в первобытной дикости.

М а г и с т р. О — теперь хорошо. Каков же будет твой первый шаг в роли правителя? Не хочется вот так, сразу навязывать тебе свои идеи.

Ф и з д е й к о. Введите моих вассалов — повторю, вассалов — и вы увидите: они ничем не отличаются от медведей. Это быдло — конченная быдлократия, она безропотно пойдет под чей угодно нож. Ну — и что дальше? Моя искусственная конструкция возносится все выше. Выше и выше — пока не исчезнет сама высота. Да я и есть — сама высота: Его Высочество Князь Литвы Евгений — не знаю, который по счету — Физдейко! Один только титул может довести до колик. Ох, сегодня я лопну, уже в который раз — меня так и распирает чистое небытие. (Кричит.) Йоэль! Йоэль! Ты, полип несусветный из иной геометрии! Ты что, уже создал все эти, невыразимые в своей безмерной скуке, институты?!