Убежище. Дневник в письмах - Анна Франк

– А ты мне и так помогаешь, – сказал он.

Я так и оторопела.

– Чем же?

– Тем, что ты веселая.

Это было самое лучшее из того, что он мне сказал. А еще он сказал, когда я прихожу к нему, ему это нисколько не мешает, наоборот, приятно. Я сказала ему также, что ласкательные прозвища, какими награждают нас папа и мама, на самом деле ничего не значат и что целоваться и сюсюкать это одно, а доверять – совсем другое. Мы еще говорили о своей собственной воле, о моем дневнике, об одиночестве, о разнице между тем, как человек себя проявляет и какой он на самом деле, о моей маске и тому подобном.

Это было чудесно, по-видимому, он начинает хорошо относиться ко мне как к товарищу, и на первых порах этого достаточно. У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность и свою радость, так что извини меня, Китти, за сегодняшний никуда не годный стиль. Я писала как Бог на душу положит.

Когда Петер смотрит на меня, смеется и подмигивает, нас как будто связывает общая тайна и внутри у меня загорается огонек. Хоть бы все так и осталось, хоть бы нам еще было дано провести вместе много-много приятных часов!

Милая Китти!

Сегодня утром Петер спросил, приду ли я к нему еще как-нибудь вечером, мол, я ему совсем не мешаю и в его комнате хватит места для двоих. Я сказала, что не могу приходить каждый вечер, так как внизу этого не одобряют, но он посоветовал мне не обращать внимания. Я ответила, что с удовольствием приду в субботу, и еще попросила обязательно сказать мне, когда на небе будет видно луну.

– Мы тогда спустимся вниз, – сказал он, – и оттуда будем смотреть на луну.

Отличная мысль, а воров я не особенно боюсь.

За это время счастье мое омрачилось: я давно предполагала, что Петер нравится Марго, и это подтвердилось. Не знаю, в какой мере она к нему неравнодушна, но мне это очень неприятно. Теперь всякий раз, когда я встречаюсь с Петером, я как будто нарочно причиняю ей боль, а она почти не показывает виду, и это очень благородно с ее стороны. Я бы на ее месте была в отчаянии от ревности, а Марго только говорит, мол, ты не должна меня жалеть.

– Мне очень неприятно, что ты оказалась третьей лишней, – сказала я.

– К этому я привыкла, – ответила она не без горечи.

Об этом все же я не решаюсь поведать Петеру, может быть, позднее, а сейчас нам прежде всего надо выяснить отношения.

Мама вчера дала мне легкую оплеуху, которую я, честно говоря, вполне заслужила. Я должна следить за собой, чтобы в своем равнодушии и пренебрежении к ней не заходить слишком далеко. Итак, решено: я сделаю еще одну попытку быть ласковой вопреки всему, а свои замечания держать при себе.

И Пим теперь тоже не такой душевный. Он пытается немного отучиться от сюсюканья, но держится уж чересчур холодно. Посмотрим, что из этого выйдет! Он пригрозил мне, что, если я не буду заниматься алгеброй, он не станет потом нанимать мне репетитора. Подумаешь, напугал! Тем не менее я решила опять заняться алгеброй, если только у меня будет новый учебник.

Ну, пока хватит, не могу делать ничего другого, как только смотреть на Петера, мои чувства переливаются через край.

Доказательство доброты Марго. Вот что я получила от нее сегодня, 20 марта 1944 г.:

«Анна! Когда я вчера сказала тебе, что не ревную, я была искренней только наполовину. Постараюсь объяснить, как обстоит дело. Я действительно не ревную ни тебя, ни Петера. Мне просто немного грустно, что я пока не нашла и в ближайшее время наверняка не найду человека, с которым могла бы делиться своими мыслями и чувствами. Но это еще не причина, чтобы я завидовала вашим доверительным отношениям. И так уж ты лишена здесь многого, что есть у других и что они принимают как должное и даже не ценят.

К тому же я знаю, что у меня отношения с Петером никогда не зашли бы так далеко, ведь для того, чтобы мне захотелось обсуждать с человеком все или почти все, мне нужна большая близость. Нужна уверенность, что, даже если я и не очень много говорю, он прекрасно понимает меня. Но для этого я должна чувствовать, что он духовно выше меня, а о Петере я так совсем не думаю. Но могу себе представить, что у тебя с Петером так и есть. Стало быть, ты вовсе не должна считать меня обделенной и угрызаться, что отняла у меня нечто причитающееся мне, – ничего такого нет и в помине. А вы с Петером оба от общения друг с другом можете только выиграть».

Мой ответ:

«Милая Марго!

Твое письмо просто исключительно милое, но все же оно не до конца успокоило меня, я и не смогу никогда до конца успокоиться.

О том доверии, какое ты имеешь в виду, у нас с Петером пока еще нет и речи, но в темноте у открытого окна можно сказать больше, чем при ярком солнечном свете. И свои чувства легче выразить шепотом, чем громогласно раструбить о них. Я думаю, у тебя к Петеру нечто вроде сестринской привязанности и ты хочешь ему помочь не меньше, чем этого хочу я. Возможно, тебе еще когда-нибудь представится случай это сделать, хотя и без доверия в том смысле, какой мы обе вкладываем в это слово. Я думаю, что доверительность должна быть обоюдной; полагаю, что именно по этой причине ее нет между мной и папой. Хватит об этом, и не надо больше ничего говорить, если захочешь что-то добавить, пожалуйста, напиши, я тоже письменно гораздо лучше сумею выразить свои мысли, чем устно. Ты не представляешь, как я восхищаюсь тобой, мне остается только надеяться, что и я сумею когда-нибудь обрести частичку доброты, которая присуща отцу и тебе, а вы с ним, теперь я в этом убедилась, одинаково добрые».

Милая Китти!

Вот какое письмо я получила вчера вечером от Марго:

«Дорогая Анна!

После твоего вчерашнего письма у меня осталось неприятное чувство, что тебя мучит совесть, когда ты идешь к Петеру позаниматься или поговорить; честное слово, для этого нет никаких причин. Во мне живет образ человека, который имеет право на мое взаимное доверие, и я пока еще не позволила бы Петеру занять его место.

Однако же ты права, когда пишешь, что Петер для меня что-то вроде брата, но… младшего брата, и мы как бы протягиваем щупальца, чтобы узнать друг друга, и, возможно, позже это приведет (а возможно, не приведет никогда) к привязанности брата и сестры, но пока еще до этого далеко. Так что не надо меня жалеть. Наслаждайся как можешь общением, которое ты нашла».

А тем временем здесь у нас становится все чудеснее. Знаешь, Китти, возможно, здесь, в Заднем Доме, нас еще посетит настоящая любовь. Так что все эти подначки, мол, если мы еще долго просидим в Убежище, не миновать нам с Петером свадьбы, были не таким уж вздором. О свадьбе я не помышляю, я не представляю, каким он станет потом, когда совсем вырастет, не знаю даже, полюбим ли мы друг друга так сильно, чтобы нам захотелось пожениться.