Десятый круг ада - Юрий Виноградов

Циммерман с неприкрытой ненавистью глядел на пришельца. Уж если великан-бородач свободно передвигается по Шварцвальду и даже ездит на двуколке, значит, он своей подлостью и предательством заслужил такую милость у нацистов. Надо взять его под особый контроль и в момент выполнения задания ликвидировать как изменника Родины. Он не предложил посетителю стул, — пусть русский мужик постоит перед немецким офицером.

— Что вам угодно? — сухо спросил Циммерман.

— Госпоже баронессе требуется опытный специалист, жестянщик, — заговорил Ладушкин. — Она послала меня к господину Баремдикеру, а господин гауптштурмфюрер направил к вам.

«Быстро же ты, подлец, изучил воинские звания нацистов!» — отметил про себя Циммерман.

— Гауптштурмфюрер Баремдикер сказали, что среди ваших славянских рабочих есть прекрасные жестянщики и вы не откажете госпоже баронессе…

С полмесяца назад Баремдикер попросил перевести временно на работу в имение своего отца супругов Лыковских. Они якобы являлись хорошими специалистами-овощеводами и без них в парниковом хозяйстве барона Тирфельдштейн никак не обойтись. Фактически же Циммерман создал для шпионов Лыковских такие невыносимые условия, что они умолили начальника концлагеря хотя бы на месяц избавить их от начальника-садиста. Теперь гауптштурмфюрер хочет перевести еще одного «специалиста». Кто он, новый осведомитель Баремдикера?

— Номер рабочего? — спросил Циммерман.

— Номер? Какой номер?.. Я не знаю, — смутился Ладушкин.

— Я направлю баронессе жестянщика, — облегченно вздохнул Циммерман, радуясь, что его предположение о новом шпионе в отряде не подтвердилось.

— Позвольте мне самому подобрать человека, господин обер-лейтенант, — запротестовал Ладушкин. — Нам требуется особый специалист. Чтоб дополнительно еще и хозяйство знал. Гауптштурмфюрер Баремдикер сказали, что вы разрешите…

Циммерман вызвал Фимку и приказал ему сопровождать по баракам помощника управляющего для отбора жестянщика. Ему не терпелось узнать, кого же из рабочих выберет холуй баронессы?

Довольный Ладушкин вновь зашел в кабинет, когда Циммерман уже принял всех сотников. С лица бородача не сходила радостная улыбка.

— Для имения госпожи баронессы больше всех подходит номер двести первый! — выпалил он.

Циммерман невольно привстал со стула, переспросил:

— Двести первый? Но… почему именно он?

— Парень мастак на все руки. Как говорят в России, и швец, и жнец, и на дуде игрец. А нам такой и нужен позарез.

Под номером 201 в отряде славянских рабочих числился Пальчевский. И вот теперь его забирает помощник управляющего. Что это, чистая случайность или… Генрих почувствовал, как в висках запульсировала кровь, стало вдруг жарко в тесном френче. От мысли, что бородач-великан прислан к нему подполковником Григорьевым, становилось свободно и радостно на душе. Наконец-то приближается долгожданная развязка — подрыв бактериологического центра. Но почему Ладушкин не произносит пароль? Первому это делать Циммерману категорически запрещалось. А тот молчит, лишь все время склабится в доброй улыбке.

— Согласен, берите двести первого, — произнес Циммерман. — Только за него мне отвечаете головой.

— Не извольте беспокоиться, господин офицер. Ничего с ним не случится. А закончит работу — верну в целости, как есть, — заверил Ладушкин. Он поймал на себе пытливый, пристальный взгляд хозяина кабинета. Стоило немалых усилий выдержать его. Очевидно, Генрих о чем-то догадывался. Поскорее бы уйти отсюда, а то вдруг выдашь себя раньше времени.

— Больше ничего не хотите мне сказать? — растягивая слова, спросил Циммерман.

— Нет, господин офицер! — отчеканил Ладушкин и, подумав, тихо добавил: — Пока нет…

Пальчевский терпеливо ждал помощника управляющего возле двуколки. Тот быстро вышел из душной конторы, шумно набрал полную грудь свежего воздуха. Приказал:

— Забирай весь свой скарб — и на двуколку. Живо у меня!

— Все богатство мое тут, — вяло улыбнулся Пальчевский, показав на завязанный тонкой бечевкой заплатанный мешок.

— Поехали!

Лошадь Ладушкин пустил рысью. Вскоре миновали лес и выехали на поля, принадлежащие баронессе. Помощник управляющего скосил веселые глаза на приунывшего попутчика, резко спросил:

— Сколько подойников выйдет из листа жести? Скажи-ка, мастер?

Пальчевский вздрогнул, испуганно поглядел на бородача, не ослышался ли?

— Сколько подойников выйдет из листа жести? Скажи-ка, мастер? — настойчиво повторил вопрос Ладушкин.

— Смотря из какого листа…

— Из самого большого?

— Сделаю четыре. Да еще на пару игрушечных ведерок хватит…

Большая ладонь помощника управляющего крепко сжала сухую руку жестянщика.

— Здравствуйте, Петр Николаевич!

— Здравствуйте, товарищ…

— Ладушкин Федор Иванович, — представился помощник управляющего. — Теперь будем работать вместе…

Еще неделю назад он попросил управляющего Фехнера построить в стороне от бараков на опушке леса карцер, куда в наказание необходимо было сажать провинившихся славянских рабочих. На следующий день туда угодил Пальчевский. Очищая коровник от навоза, он сломал лопату, за что помощник управляющего на три дня засадил его в карцер. В карцере никто не мешал собирать радиостанцию. Это страшное место рабочие обходили стороной.

К концу отбывания срока наказания радист вышел в эфир на первую связь с Центром. Ладушкин сообщал Григорьеву о своей легализации в Оберфельде и о благополучном прибытии в Вальтхоф американского племянника профессора Шмидта.

4

Вечеринка, которую устраивала на даче фрейлейн Эрна Штайниц, удалась. Было много вина, смеха, музыки, веселого застольного шума. Было даже немного искренности в отношениях между собравшимися у Эрны молодыми людьми, искренности, здесь столь редкой и столь высоко ценимой юной хозяйкой.

Вечер, кажется, достиг своего апогея. Но полного удовлетворения Эрна почему-то не чувствовала. Она все ждала обещанного фрейлейн Региной сюрприза, немножко волновалась, и от этого волнения еще розовее становились ее щеки. Она покоряла той прелестью, какая бывает лишь у девушки, только что сменившей угловатость подростка на уверенную грацию, но уже знающей себе цену. Эрна зажигала окружающих своей бездумной веселостью, она сама любовалась собой и заставляла любоваться и восхищаться других. Она знала, что все пришедшие к ней сегодня мужчины покорены ею. Это забавляло ее, веселило, но не трогало. Она уже давно привыкла ко всеобщему поклонению, ей хотелось чего-то большего, лучшего, чего еще не было в ее жизни.