Гонимые - Исай Калашников

И сравнение со щенком было для него горше любого упрека. Он-то считал, что давно уже стал мужчиной…

— Что же делать?

— Не знаю. Тебе тяжело, но Борте еще тяжелее. Она будет ждать. Будет ждать тебя на утренней заре, и в полдень, и темной ночью. Ох, как она будет ждать, Тэмуджин! Не обмани ее ожиданий, не опоздай. Поезжай вслед за меркитами… Нет, я говорю совсем не то…

— Ты говоришь правильно. Я поеду. Возьму Боорчу и Джэлмэ…

— Нет, сын, нет. Так ты скорее, чем Борте, сыщешь себе смерть. Надо ехать к хану Тогорилу, к твоему анде Джамухе…

— На это уйдут месяцы. А Борте…

— Что значат месяцы, если речь идет о всей жизни!

Тэмуджин и сам понимал: идти на меркитов с Боорчу и Джэлмэ — все равно что подставить живот под рога взбешенного быка: вдруг да рога сломаются? Но ему невыносимо было думать об ожидании, хотелось прямо сейчас помчаться за врагами — рубить, колоть, топтать конем.

Из леса подъехали остальные. Все вместе вошли в юрту. В ней валялись обрывки веревок, клочья войлока, рваная шуба, раздавленная коробка из прутьев. Все остальное увезли меркиты.

И братья, и друзья как-то очень уже легко примирились с потерями. Они принялись убирать из юрты рвань и мусор, разжигать очаг. Понемногу и мать втянулась в работу. Он ничего делать не мог. Постоял у пятна бледной травы — здесь стояла его юрта, — пошел в лес, сел на поваленное ветром дерево, отдался тяжелым думам.

Постепенно все полнее осознавал, какой тяжелый удар нанесли ему меркиты. Люди в куренях, подвластных тайчиутам, явственно склоняются на его сторону. Уже сейчас он может набрать более полусотни, а может быть, и сотню всадников из наиболее отчаянных людей. Они готовы драться против Таргутай-Кирилтуха. Но это не все. В последнем разговоре шаман Теб-тэнгри дал понять, что его, по всей вероятности, поддержат такие знатные люди, как Алтан, Сача-беки с братом Тайчу, лукавый Даритай-отчигин — и удачливый игрок в бабки Хучар. Видимо, наконец-то Хучар вспомнил, что доводится ему, Тэмуджину, двоюродным братом, а Даритай-отчигин — родным дядей. Память, наверное, подсказала и Сача-беки, Тайчу, Алтану, что они, как и он, прямые потомки Хабула — первого хана монголов, его внуки и правнуки. Обо всем этом они, конечно, не преминут сказать при встрече. Он не станет их укорять, что в годы его бедствий никто не вспомнил о кровном родстве, что, ненавидя Таргутай-Кирилтуха, ползали перед ним дождевыми червями. Ни один из них не посмел поднять боевой туг. Но свое унижение они не забыли. И теперь, когда он готов потребовать от Таргутай-Кирилтуха ответа, родичи не останутся в стороне. Однако, чтобы побудить их к выступлению, надо одержать победу над нойоном тайчиутов, пусть даже небольшую. С сотней хороших воинов уже можно кое-что сделать. Но будут ли теперь у него воины?

Кто решится вверить свою жизнь человеку, который не смог уберечь собственную жену?

На мгновение появилась мысль: может быть, сохранить все это в тайне?

Но он тут же отогнал ее. Обман скоро откроется, и тогда уж ему совсем никто не поверит. Ложь не его оружие. Надо рассказать все. И звать людей на меркитов. Очень многие в свое время пострадали от них — кто не захочет отомстить кровным врагам, таким же ненавистным, как татары? Может получиться даже лучше. Таргутай-Кирилтух, каким бы он ни был, — свой, а меркиты — извечные враги… О, если бы небо даровало победу над ними!

Из потока сомнений, надежд понемногу рождался, обретал определенность замысел. И уходило смятение, росло желание взяться за дело. С усмешкой вспомнил поговорку: «Когда вода дойдет собаке до ноздрей, она поневоле поплывет». А он в воде даже и не по ноздри, волны перехлестывают через макушку. Или он выплывет сейчас, или никогда.

Возвратился в юрту. Здесь уже все было прибрано. Ребята нарезали травы для постели, укладывались спать, лениво переговариваясь. Он тут только обнаружил, что день заканчивается. Синие сумерки плывут над лесами, над поляной, размывая очертания кустов и деревьев.

Едва он вошел в юрту, ребята замолчали. Они ждали его решения.

— Боорчу, Джэлмэ, вы поедете со мной по куреням.

Помолчал, ожидая возражений. Но спорить, как видно, никто не собирался. Только мать что-то хотела сказать, однако, взглянув на него, тоже промолчала. Она сидела у гаснущего очага, пламя скупо освещало ее печальное лицо. Мать была сегодня сама на себя не похожей, казалось, думает о чем-то своем, далеком от этого разговора.

— Хачиун и ты, Тэмугэ… Вы останетесь здесь. Охраняйте мать, охотой добывайте пропитание.

— Меня хочешь куда-то отправить с Бэлгутэем? — спросил Хасар.

— Ты поедешь с Бэлгутэем…

— Я с ним не поеду. Лучше я поеду с Хачиуном или с Отчигином.

— Когда старшие говорят — младшие молчат. Или ты не знаешь обычая старины? — сдерживая гнев, сказал Тэмуджин.

— Почему ты берешь в товарищи кого хочешь, а я должен брать кого дашь? — запальчиво крикнул Хасар.

— Поговори еще! Как мы можем ждать от больших и малых нойонов терпимости, благожелательности, если кровные братья не могут ладить друг с другом? Хасар, ты вечно заводишь смуты, всюду выставляешь свой нрав. Не смей больше этого делать! Услышу еще раз что-то подобное — прогоню тебя! От ярости потемнело в глазах, и, чтобы не сорваться, он заговорил тихо, растягивая слова:

— Ты не еж, а я не корсак, готовый тебя съесть, — не растопыривай своих колючек. Лучше подумай, почему ты поедешь с Бэлгутэем.

Ваш путь далек — в курень хана Тогорила, а потом к Джамухе. Бэлгутэй уже был у кэрэитов. Он знает дорогу. Его дело — провести тебя безопасным путем. Твое дело — добиться помощи от хана и Джамухи.

— Я не слепой детеныш зайчихи, дорогу найду и сам.

Мать встрепенулась, провела ладонью по лицу, и печаль ушла из ее глаз.

— Хасар, что тебе худого сделал Бэлгутэй? Или Тэмуджин? Ты все время хочешь показать, что одного не слабее, другого не глупее. Покажи это на деле. А не так… Вздорить попусту — много ли нужно ума?

С матерью спорить Хасар не решился.

После того как обо всем договорились, Тэмуджин вышел из юрты. Мимо промчался тушканчик, сливаясь с травой, только белая кисточка хвоста выдавала его, в молчаливом лесу зловеще гукнул филин. Тэмуджин вздрогнул, повернул назад. В дверном проеме юрты успокоительно мерцал огонек. Совсем недавно тут светилось два огонька. Борте, Борте… Что сейчас с тобой происходит? Что видят твои глаза, полные слез? Ему так ярко представилось, что может происходить в это время в чужой, пропахшей кислыми овчинами и лошадиной сбруей юрте, что он замычал, как от непереносимой боли.

Глава 4

Джамуха с десятком нукеров возвращался с охоты на тарбаганов. Солнце повисло над волнистой кромкой степи. Метелки дэрисуна, освещенные сбоку, были пламенно-серебристые, над линялой травой кружилась мошка. Сухой воздух, пахнущий пылью и полынью, стал немного прохладнее. С плоской возвышенности Джамуха увидел свой курень, разбитый между двумя озерами. В вечернее небо подымались дымки, с пастбищ, взбивая копытами пыль, тянулись стада.

Улус Джамухи за последние годы окреп, стада увеличились, люди были сыты и довольны жизнью. В извечной свалке и резне кэрэитов, найманов, меркитов, тайчиутов он ловко уворачивался от ударов, то уходя в сторону, то прибегая к защите Тогорила, то, когда покровительство хана становилось обременительным, сталкивая кэрэитов с найманами. Проделывать все это было не так уж и трудно. Тайчиуты по старой памяти считали его племя зависимым от них, для Тогорила он — названый сын, для найманов и меркитов — слишком ничтожный враг.

Джамуха натянул поводья, и лошадь под ним, идущая спокойным шагом, вскинула голову, запрядала ушами. Он подтянул ремни тороков с увесистыми, жирными тарбаганами, повернулся к нукерам:

— Ну что, испытаем резвость наших коней?

Прижал пятками бока своего коня, гикнул, пригнулся. Косматая грива взметнулась, хлестнула по лицу, ветер заиграл кончиками его косичек. Ах, как хорошо мчаться по родной степи, ловя ноздрями горький дух ее трав!

Нукеры скакали чуть приотстав. Только младший брат Тайчар вырвался вперед, сравнялся. В задорной улыбке блеснули ровные зубы. Белый мерин Тайчара стал обходить его коня. Джамуха резко натянул поводья. Он не любил, чтобы его кто-то обходил, пусть даже собственный брат.

В курене люди приветливо махали руками, поздравляли с удачной охотой.

Соплеменники высоко ценили его ум, смекалку, ловкость и давно уже звали не иначе, как Джамуха-сэчен. И он гордился уважением людей, своим званием, зная, что и то и другое заслужил неусыпными заботами о благополучии племени.

У коновязи спешился, но в юрту не пошел, велел встретившей его Уржэнэ принести кумысу, а одного из нукеров — разыскать агтачи — конюшего.

Терпкий, колюче-кислый кумыс освежил пересохшее горло. Возвращая чашу жене, спросил:

— Ну как тут у нас?

— Все хорошо. Правда, в урочище Хара-гол на табунщиков напали меркиты. Но все обошлось. Табунщики сумели уйти, не потеряв ни одного коня.