Деньги - Мартин Эмис

— Они уже читают, — произнес Филдинг. — Сегодня утром развезли все копии. Тебе, Кадуте, Лорну, Давиду, Лесбии.

— Хорошо, — сказал я. Ход был за мной, мой бросок. Второй попытки не будет, поэтому надо от души. — Значит, хай поднимется со всех четырех сторон. И разбираться ты будешь сам, потому что я улетаю, сегодня же. И вот что еще. Я там и останусь. Мне плевать. Вернусь опять в «К. Л. и С», буду снимать рекламу и ждать, не подвернется ли чего нормального. Или она, или я, с вещами на выход. Давай решай, а то я пошел, и с концами.

Филдинг напряженно замер в кресле. Дорис беспечно прихлебывала кофе, держа чашку двумя руками. Я повернулся.

И пошел. Вдоль всей комнаты, вдоль диванов и полированных столов. Справа и слева от далекой двери мигала огоньками многочисленная электроника, серые железные кожухи, клавиатуры стационарные и выносные, целый шкаф дискет, экран за экраном, бегущие строки угловатого кибершрифта... Драматический выход, думал я, отходная ария. Убедительно получается, как есть от души. Так держать. Сейчас выйду в дверь и пошагаю дальше, и так и буду шагать до самой Англии, К больше уже не вернусь.

— Проныра, — произнес Филдинг.

Теперь — мощеный парк в средней части города, и, несмотря на все старания жары, между плитками проступает, сочится влага. Жара старалась как могла, а толку чуть. Здание в дальнем торце этого бетонного скверика претендовало на некую строгость форм, с ровными бороздками, испещрившими его угловые камни, но сама площадь была общедоступной, являла все многообразие уличной культуры, с паразитами, педрилами перехожими и птичьим пометом, саксофонистами, мелкорозничными наркодельцами и народными умельцами. На деревянной скамейке рядом со мной — Мартина Твен.

Она только что из какого-то музея. На коже ее характерная музейная бледность. Обычно Мартина бодра и румяна, но иногда странно обескровлена. Я бы приписал это факту моего присутствия, моей близости, но сейчас дело было в чем-то другом. И чувствительный компас подсказывал мне, что проблемы — с Осси. Вдобавок я думал о Селине. Только что я звонил в Лондон, и вертихвостка, о чудо, была на месте.

— Угу, — даже сказала она, — нет, это здорово. Приезжай поскорее.

Эта встреча с Мартиной... Я позвонил ей, чтобы попрощаться — уже впопыхах, уже с низкого старта, — но подумал: секундочку, не гони лошадей. Голос у нее был не ах, а когда я попрощался, то стал еще тоскливее. Оттого и эта молчаливая встреча, никакого прогресса, одно присутствие, ну и, может, некоторое утешение. А для чего еще, спрашивается, друзья нужны? Я этим вопросом часто задавался: для чего они, собственно?

У меня были и другие причины молчать. Кинозвезды, видимо, все поголовно асы скоростного чтения. Когда после ленча я прискакал в «Эшбери», там уже поджидала многочисленная засада, и все как один метили мне в лицо, причем одновременно. Кто-то метко плюнул, кто-то отвесил пощечину, кто-то высказал все, что обо мне думает, кто-то потряс кулаком, а кто-то — судебной повесткой. В числе участников были: заплаканная Среда в сопровождении негра величиной с Наба, крайне заботливого и назвавшегося Бруно Биггинсом, телохранителем Лорна. Старый князь Казимир жаждал встретиться на рассвете в Сентрал-парке, выбор оружия за мной. Геррик Шнекснайдер с тем же пломбирным причесоном рвался защищать интересы Гопстера. Истошно голосящий упырь представился как Хоррис Толчок, поверенный Лесбии... В конце концов мне пришлось позорно бежать, и, с телефоном на коленях, я затихарился в гостиничном баре. Начинало смеркаться; весь день Филдинг разъезжал с миротворческой миссией, и накал страстей несколько спал.

Но только не моих. Выйдя навстречу Мартине с хорошим запасом, я успел прочесать недра Таймс-сквер, нижних Сороковых, верхних Тридцатых. В темном проулке я увидел черный навес, который мои ноги узнали прежде меня самого, поскольку я споткнулся и, пригибаясь, похромал вперед, как раненый солдат под огнем. «У Зельды». Я подошел ближе. Ресторан и дансинг. Я стал всматриваться сквозь затененное, как у лимузина, стекло. Столы, зачехленный рояль. Вид был совершенно нежилой, вымерший, свет серый и нелицеприятный, повсюду пыль и переполненные пепельницы. Клиентура и прислуга разбрелись по саркофагам и вампирским гробам, ждут ночи... Я скользнул в бар напротив и развернул табурет спиной к стойке, лицом к забытому навесу.

— Налейте мне... как это, — произнес я. — Ну, белого вина с содовой.

— Вы уверены? — спросил бармен. Крупный, монолитно сложенный ирландец в чистом белом переднике, словно мясник в начале недели, на старте еженедельного кровопролития. В его руках, в мясницких руках («Бутчерз-армз» — машинально вспомнил я) была зажата пинта виски с кривой мерной насадкой.

— Уверен, уверен.

Он с сомнением отставил «Би-энд-Эф» в сторону.

— А где ваша подружка? — поинтересовался он, опять же без особого радушия, скорее даже откровенно враждебно. Он хочет выставить меня вон, подумал я, а я еще только пришел.

— Какая еще подружка?

— Высокая рыжая. Она вам все время ухо вылизывала.

— Когда это?

— А я почем знаю? Хрен его знает. В субботу, что ли, вечером.

— Это был не я, — привычно сказал я, — это мой брат-близнец. Расскажите-ка поподробней.

Он мрачно мотнул головой. Я предложил ему двадцатку, но он так и не раскололся.

— Я Джон, а он Эрик, — объяснил я.

— У вас? Брат-близнец? — проговорил бармен и отодвинулся подальше. — Нет, приятель, ты один. Одного более чем хватит.

...Рядом шевельнулась Мартина. Наша безмолвная встреча подошла к концу. Она встала и нагнулась извлечь засевшую в платье щепку. Потом взглянула на меня своими миндалевидными глазами. И ничего не произошло. С какой стати каждый раз что-то обязано происходить? С какой стати? Мы пожали друг другу руки, сказали слова прощания. Она спустилась по лестнице на Сорок вторую стрит между Пятой и Шестой авеню и направилась на запад, и вскоре я потерял ее из виду.

И вот я сижу в рукотворной лунной пещере в аэропорту Кеннеди с тройным "Би-энд-Эфм в кулаке, а небо демонстрирует шумный фильм о близком будущем — хороший фильм, кадр за кадром в рамке моего иллюминатора, и оператор классно поставил освещение. Вокруг снуют люди с аэропортовым выражением на лицах, с выражением отлета. Возникая со всех сторон, они медленно разбираются по нарядам, получают летное задание. Земляшки — первоклассные летуны; день—ночь, сутки прочь. «Хорошие деньги»... Что-то несомненно начало происходить. Я в прекрасной форме, я полон сил, я уже почти повзрослел. Я не просто пассажир — я один из пилотов жизни. Тайные власти, силовые поля, которые в ответе за все, — я ощутимо их поколебал. Может, конечно, ничего у меня и не выйдет—но я твердо понимаю, что делаю.

Пора лететь. Прежде чем двинуться на посадку, я ни с того ни с сего решил позвонить Мартине, еще раз попрощаться. Мне вдруг стало казаться, почти безотчетно, что летать первым классом совершенно естественно.

* * *

Недавно в нашем районе стали вдруг мочить гомиков. То есть, какое «вдруг»: погодка стоит абсолютно гомофобская, да и район наш всегда был гомофобский. В начале года воздух четко ассоциировался с мытьём посуды в холодной воде. Теперь же, когда недвусмысленно наступило лето, воздух ассоциируется с мытьем посуды в теплой воде. По ночам температура воздуха тридцать шесть и шесть, потливо, но как-то никак. Сплошные уличные празднества и трам-тарарам. На каждой улице баррикады и парадные флаги. Все разговоры о королевской свадьбе и беспорядках.

Еще у нас тут начали мочить шлюх. Недавно в нашем районе развелось до черта шлюх. Не знаю уж, кто их тут развел или что, но факт налицо; добро пожаловать, девоньки. Они стоят по одной, по две, по три. Все на нервах. Мужики подкатывают на тачках. Девицы отклячивают зад, суют голову в окошко и торгуются на чем свет стоит. Девицы все местные, а вот мужики, как правило, приезжие, так что возникает языковой барьер. «Верно, двадцать. Да нет же, фунтов!» Одна их них рыжая, совсем еще девочка, но прикинута в точности как бюргерша, с черным крысиным боа и лакированной сумочкой, с выступающими скулами и острым подбородком. Я наблюдал, как нетерпеливо она вертит попкой, заключая сделки сквозь окошко, а потом ныряет в салон за очередной дозой прибыльного страха. Другая — толстая блондинка в бесформенном зимнем пальто совершенно помойного вида. Да не может быть, сказал я себе, когда впервые увидел ее на боевом посту. И тем не менее дело у нее идет вполне бойко, вынужден признать. Я неоднократно видел, как черный палец повелительно выделял ее из группы соратниц в желтом свете фар. Еще одна — персиянка (по-моему), в лазурной юбочке с разрезом и тончайшем свитерке. Вот она точно стоит двадцать фунтов. Грудки ее упруго подрагивают при ходьбе, свежевыбритые ноги смугло блестят, и можно подумать, что ей не так приелось, что ей не так страшно быть шлюхой, как ее коллегам, которые вечно на нервах, сплошной клубок нервов.