История о Михаиле и Андронике Палеофагах - Георгий Пахимер

26. Между тем царь опять снаряжает и отправляет послов к папе, чтобы узнать об исходе дела касательно соединения, равно как и о том, что делает Карл — оставил ли он прежнее свое стремление и сделался ли смирнее? Прибыв в Рим, послы предложили мир и были приняты благосклонно. Встретили они там и Карла и узнали, что он дышал угрозами и сильно домогался, чтобы папа позволил ему напасть на город. Видели они также, как этот король ежедневно валялся у ног папы и иногда приходил в такое бешенство, что кусал зубами скипетр, который, по обычаю итальянских вельмож, держал в своих руках. Все это делал он, умоляя папу позволить ему привести дело к концу и представляя на то свои права. Но папа никак не убеждался, был глух к его словам и со своей стороны противопоставлял ему права греков, по которым греческая столица должна остаться за теми, кому она принадлежала. Он утверждал, что хотя, по законам человеческим, и города и деньги суть дары войны, однако греки выше этого закона, — они сыны церкви и христиане: а на христиан не должны нападать христиане; иначе мы возбудим против себя гнев Божий.

27. Когда Карл таким образом был укрощен, царь, освободившись от возбуждаемых им забот, предался ближайшим своим занятиям. В это время принял он к себе Икария, человека весьма опытного в воинских делах и владевшего одним большим островом, который у тамошних жителей назывался Анемопилами [114]. По каким-то случайностям этот Икарий убежал оттуда и, передав свою власть над островом царю, сам зачислен был в придворный царский штат. Кстати незадолго пред тем царь лишился севастократора и деспота — родных своих братьев, а еще прежде их лишился и другого севастократора, и кесаря, и протовестиария, и великого дукса, словом сказать, — многих высших сановников, а потому поставлен был в необходимость заместить их новыми лицами. Впрочем, этого Икария держал он пока еще в числе людей частных и, посадив на корабли с сухопутными войсками, отправил его в Еврип сразиться с великим Господином Иоанном. Когда Икарий высадил войско с кораблей около Сореев, — о его нашествии сведал Иоанн и, хотя болен был подагрою, однако ж, не отказался вступить в сражение и тотчас же, выстроив латинян в боевой порядок и держа их в готовности, вывел в поле. Произошло жестокое сражение, в котором великий Господин был ранен стрелою и упал; ибо больными ногами не мог крепко держаться в стременах [115] седла, и потому раненый был взят в плен. Вместе с ним задержаны были и многие другие, и в том числе родной брат Икария. В то же время действовало и войско сухопутное под командою стратопедарха Синадина Иоанна и великого коноставла Каваллария Михаила. Эти вожди устремились на крепость Фарсалу, которая некогда называлась Фойею, в намерении запастись там съестными припасами; но вдруг встретились с незаконнорожденным Иоанном. Завязав с ними бой и сражаясь мужественно, Иоанн берет великого стратопедарха Синодина; а великого коноставла итальянцы, — сколько ни преследовали, поймать не могли, потому что он ударился бежать изо всех сил и ушел далеко от преследователей, хотя, что ни делал, не мог уйти от своей судьбы. Гоня своего коня опрометью и часто озираясь назад в той мысли, как бы уйти, он на всем скаку наткнулся на дерево и разбил себе грудь. Случившиеся там люди с трудом остановили его коня (ибо ему самому пришлось думать уже не о коне, а о ране и смерти) и, сняв с него полумертвого всадника, отнесли его в Фессалонику, где он умер и погребен. Между тем Иоанн и его воины необузданно совершали убийства и собрали огромную добычу. Тогда-то узнали оставшиеся от побоища римляне, что за человек был этот Иоанн. Он делал нападения не из открытых мест, но выскакивал из засады, ему одному известной, поражал при первом взгляде и мужественным ударом, которого вовсе не ожидали, побеждая народ отличный и достаточно опытный в войне, приобретал себе величайшую славу. Корабельное же войско, сколько сохранилось его от боевых потерь, ведя с собою военную добычу в лице великого Господина Иоанна и окружавших его вождей, весело возвращалось к державному. Люди, приведенные с великим Господином, скованы были и посажены в темницы; а Икарий, в награду за его подвиги, почтен достоинством великого коноставла. Народ фивский, вместо Иоанна, великим Господином наименовал брата его Вильгельма. Сам же, Иоанн окруженный почетом со стороны царя, обещал ему, что сделается его зятем, и запечатлев свое обещание клятвою, был отпущен восвояси. Но этот брачный союз только и сохранился, что в обещании; потому что нареченный зять, едва успел прибыть в отечество, как заболел и умер. Тогда брат его Вильгельм, которого история называет зятем Иоанна незаконнорожденного, вполне уже принял власть умершего, и потому постоянно враждовал против римлян. Римский флот, правда, ежегодно приставал к берегам его владений и, находясь под управлением Икария, возведенного уже в достоинство великого дукса, причинял ему много зла; но решительных успехов не было

28. Тогда как Иосиф жил в Анаплском монастыре, патриаршествовавший Иоанн, т. е. прежний хартофилакс Векк впал в тяжкую болезнь. Однако ж, наконец, после долгих страданий, ему стало легче, и врачи нашли нужным перевезти больного в место более спокойное, где мог бы он лечиться отдыхом и где недосуг не способствовал бы развитию болезни; потому что, несмотря на облегчение, ему надлежало употреблять чистительные средства. Удобным для того местом была избрана Лавра. По этому случаю царь захотел переместить Иосифа, так как почитал неприличным, чтобы в одном и том же месте жили — и патриарх, посланный на покой, и тот, который после него патриаршествует. Но Иоанн знал приятный характер Иосифа, и то, что недавно еще подавал он голос, по которому сам принял кормило церкви; ибо, когда державный желал слышать, кого Иосиф укажет на свое место, и спрашивал его об этом, — тот, преимущественно пред многими, указал на Иоанна, как на человека ученого и в делах опытного. Так вот поэтому, и вместе потому, что верил в миролюбивое расположение Иосифа, патриарх воспротивился его перемещению и поселился с ним в одной обители. Прибыв туда, он послал приветствовать Иосифа от своего лица и получил от него ответное приветствие в выражениях дружбы и искренней признательности; потому что Иосиф был человек действительно миролюбивый и приятный, и держался столь далеко от дел церковных, что, по собственному его признанию, одна только клятва мешала ему принять настоящий порядок вещей, который не может уже идти далее того, до чего он доведен. Живя в Анапле Иоанн имел в руках много сочинений, написанных раскольниками, которые доказывали, что нынешние дела опасны и удаляют христиан от Бога, и что причина нынешних ересей — не только скрываемых и поддерживаемых сомнением, но и гласных, очевидных, заключается в итальянцах. Приводили они доказательства и из писаний, на которых опирались непрестанно, — ссылались и на изречения святых, если они благоприятствовали их учению и покровительствовали собственно им. Надобно стараться и о мире, говорили они, но так, чтобы не оскорбить Бога; а если настоит опасность оскорбить Бога, то нужно бороться. Всему своему учению давали они, таким образом, вид совершенного православия и, наполняя свои сочинения множеством других таких же мыслей, представляли дело весьма опасным.

Пересматривая все это, Иоанн видел, что для оправдания себя по каждому пункту их обвинения, необходимо писать и самому: но он понимал, что борьба слов против слов должна произвести соблазн, и что пишущему нельзя избежать действительного или мнимого нарекания в неправильном суждении о многом, и потому молчал. Обещание не писать ничего состязательного, дал он даже Ксифилину, человеку почтенному и великому эконому церкви: «Чтобы не показалось кому, говорил, будто мы, что ни сказали бы, налагаем руки на неизменные постановления. Ведь им, во всяком случае, представляется нововведением попытка — как опускать нечто в церковных делах, так и держать. Говорят ли только что-нибудь, или явно, самым делом восстают на неизменные догматы, — у них одно оправдание: отклонить им нетрудно. Напротив, для нас, хотя бы наши речи были яснее дня, хорошо будет и то уже, если мы удостоимся внимания и избегнем укоризны в извращении догматов». Так говорил Иоанн, когда брал в руки сочинения раскольников; но находя в них много положений вздорных, захотел он написать опровержение, и сколько ни удерживался, наконец, не мог не сделать опыта, чрез что навлек на себя множество неприятностей. Между тем, живя в лавре, он совершенно выздоровел и, дружелюбно простившись с Иосифом, возвратился в Константинополь.

29. Между тем некоторые люди столь далеки были от мира, что Иосифу, живущему и на покое, не давали покоя. Они ежедневно приходили докучать этому человеку, непрестанно занимали его, и тогда как он, по простоте своего нрава, мало-помалу охладевал, возжигали в нем рвение. Иосиф был такого уступчивого и умеренного характера, что из лиц, находившихся в общении с церковью, кто ни пожелал бы посетить его для принятия благословения, всякому стоило только припасть к нему и испросить благословение, — тотчас делался он причастником даров св. Духа. Это было невыносимо, как для тех, которые окружали его, так и для других. От того ежедневные его посетители получали все больше дерзновения, так что, наконец, совершенно отделялись от церкви. Слыша об этом, державный лишил его своей доверенности и обвинял в том, что он не с добрым намерением допускает к себе многих и оказывается несправедливым к царю; ибо тогда, как царь радовался, что доставил ему спокойствие, он отечески и дружелюбно принимает к себе людей, далеко не согласных с ним в мнениях, и таким образом раздирает тело церкви. Им бы надлежало следовать за Иосифом, а не Иосифу за теми, которые стали отъявленными врагами и сильно разногласят с церковью. Питая эти мысли, царь послал к нему запрещение, принимать подобных людей, если только он дорожит своим покоем. Но Иосиф отвечал, что если державному угодно будет сослать в изгнание как его, так и лиц его окружающих, то он уже по необходимости не станет принимать приходящих к себе людей: а до тех пор за прием посетителей обвинять его нехорошо; ибо и для нашего утешения нужно, чтобы посещали нас многие не только знакомые, но и незнакомые. И так пусть царь или сошлет нас в изгнание, если хочет; или без причины не делает нам упреков, пока мы на свободе. Так отвечал Иосиф не для того, чтобы настоящие свои обстоятельства хотел привесть в худшее состояние, а потому, что верил в расположение к себе царя: надеясь на это, он даже примешивал к своим словам выражения несколько резкие; говорил, например, что царь, лишив меня чести, хочет лишить еще и утешения видеть вокруг себя людей. Но державный, схватив в этих словах, что было по его мыслям, вздумал послушаться Иосифа и сделать то, чего сам он хочет, и чего из уважения к нему, может быть, не сделал бы; то есть, под этим благовидным предлогом назначил ему изгнание, о котором он первый напомнил, и чрез посланных выведши его из лавры, удалил в Хилу (это островская крепость у берегов Эвксинского моря), где весною жить весело, но чрезвычайно тяжело зимовать; так как тот остров открыт для северного ветра, который дышит жестоким холодом. Некоторых же, преданных Иосифу монахов, расселил он, в качестве ссыльных, по разным островам Эгейского моря; а монаха Иасита Иова послал под крепкою стражею в Кавею — крепость, лежащую при реке Сангаре.