Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В письме к Георгию Шенгели от 22 января 1941 года он написал: «Я хотел бы следующего: 5–6 месяцев в году жить у себя на Устьи, заготовляя стихи и статьи для советской прессы, дыша дивным воздухом и в свободное от работы время пользуясь лодкой, без которой чувствую себя, как рыба без воды, а остальные полгода жить в Москве, общаться с передовыми людьми, выступать с чтением своих произведений и совершать, если надо, поездки по Союзу».
Северянин торопился – писал мемуарные очерки, отобрал несколько десятков лучших стихов и отправил их Георгию Шенгели, надеясь опубликовать все это в СССР.
Шенгели хотел поддержать своего друга и учителя и делал для этого все, что мог. Он писал ему: «Я не мог не порадоваться, читая Ваши стихи. Прежняя певучесть, сила, прежняя “снайперская” меткость эпитета. Какой вы прекрасный поэт, Игорь Васильевич. И я больше чем уверен, что Вы еще направите “колесницу Феба зажечь стопламенный закат”, вспомните Тютчева, который лучшие стихи написал под старость, а Вам до старости далеко: 53 года всего…»
Они замышляли выпустить новый сборник Северянина, но грянула война…
А судьба, между тем, приготовила поэту еще одно испытание – тяжелую болезнь, приковавшую его на месяц к постели. Сердце у него уже никуда не годилось, Игорь Васильевич задыхался и не мог выполнять никакую физическую работу. Из письма к Шенгели: «у меня кашель, насморк, бессонница, и сердце таково, что ведра поднять не могу: задыхаюсь буквально».
У Игоря Васильевича был туберкулез, он все сильнее болел, и 20 декабря 1941 года его не стало. Похоронили его в Таллине.
А 8 января 1946 года, с большим опозданием, через четыре года после смерти Игоря Васильевича Северянина, Георгий Аркадьевич Шенгели так откликнулся на все полученные от него ранее письма:
Вы приснились мне, Игорь, – и каким-то печальным,
Пожилым и печальным, в пене редких кудрей;
Четверть века умчалось; было юности жаль нам, —
И стихов попросил я поновей, поострей.
И бестембровый голос, как холодная пена,
Из которой Киприда отлетела в мираж,
Мне сказал: «…королева… и совсем не Шопена…»
И скучливо добавил: «…не любил ее паж…»
Все зачеркнуто сразу! Кислородный мой Игорь,
Чьим стихом перед смертью надышаться б я смог!
Значит, в Вас тоже пепел, та же выцветь и выгарь,
Те же гири на лире и на сердце замок!
Когда поэт Северянин умер, то его смерть не прошла незамеченной. В Эстонии о печальном событии даже сообщили по радио. Поэт умер 20-го, а уже 21 декабря газета «Eesti Sõna» сообщила своим читателям: «Вчера утром в 10 часов в Таллине умер русский поэт Игорь Северянин, для которого Эстония была второй родиной. Писателю было 54 года». Газета добросовестно перечислила все заслуги покойного перед эстонской литературой, включая первую антологию эстонской поэзии на русском языке. Сообщение о смерти Игоря Северянина 24 декабря повторила газета «Postimees».
Удивительно, что смерть русского поэта даже для оккупированной Эстонии была трагической новостью. Есть в этом событии некая таинственная загадка. Было известно, что друг Игоря Северянина – Георгий Аркадьевич Шенгели – узнал о его смерти 12 марта 1942 года, находясь далеко за линией фронта. Получается, что сообщение о кончине Игоря Северянина каким-то уму не постижимым образом попало в сводку разведывательной информации, но вот каким образом эта информация из разведки попала именно к Георгию Шенгели, это осталось для всех загадкой. «В России все тайна и ничто не секрет», – говорила когда-то Жермена де Сталь, и это, кажется, действительно похоже на правду…
«Сегодня, 28 декабря 1950 года, умер Сигизмунд Доминикович Кржижановский, писатель-фантаст, “прозеванный гений”, равный по дарованию Эдгару По и Александру Грину. Ни одна его строка не была напечатана при жизни», – написал в своем дневнике Георгий Аркадьевич Шенгели. А он тем временем был замечательный поэт, драматург, прозаик, критик, эссеист, текстолог, человек великой образованности и замечательный лектор, о котором «в литературных и окололитературных кругах много говорили».
Современник Грина, благополучно забытый в советские годы и только заново открытый в 1980-е. Так же, как и Грин, он считался «фантастом», хотя его изыскания были ближе к философской прозе. Фантастические элементы, или «фантазмы», как он их называл, служили для него скорее всего лишь инструментом, освобождавшим сознание автора и читателя, делая его более открытым, восприимчивым. Получивший блестящее образование, филолог и философ Кржижановский не мог не оказаться в стороне от «генеральной линии», за что и поплатился долгими годами забвения.
Шенгели никогда особенно не грешил восторженностью, подчас даже скептичен бывал сверх меры по отношению к своим современникам-писателям, в чем легко убедиться по его записям, воспоминаниям и статьям, и вдруг – такое!..
Пятнадцать строчек о Кржижановском, обнаруженных в Краткой литературной энциклопедии, мало что прояснили, но дали отчетливый след. При жизни Сигизмунда Доминиковича «строки» его в печати все-таки изредка появлялись, и в той же КЛЭ указывается, где можно найти его необычную прозу. А главное – там еще про архив Кржижановского сказано. Что этот архив находится в безупречном порядке, и больше половины его – повести и рассказы.
Первая изданная книга гения – это повесть 1920-х годов «Воспоминания о будущем», которая вышла только в 1989 году. Не случайно Кржижановский оставил после своей жизни такую крылатую фразу: «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность». У него вообще много крылатых строчек, вроде таких, как: «Вопросительный знак – это состарившийся восклицательный»; «Писатели – это профессиональные дрессировщики слов, и слова, ходящие по строке, будь они живыми существами, вероятно, боялись бы и ненавидели расщеп пера, как дрессированные
