Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— У меня еще есть лед в холодильнике и джин. От времени это безвкусное пойло становится вкуснее в смеси с такими ингредиентами — или? — спрашивает старик и приступает, когда я киваю, к работе.

— Тащили все что попало, — продолжаю я, — все, что можно было отпилить, отвинтить или демонтировать каким-либо другим способом. И сбыть. Например, целые садовые ворота.

— Кто же покупает садовые ворота?

— А слесаря, и потом — фурнитура. Постепенно лагерь превратился в, очевидно, крупнейший «черный рынок» Европы.

— Ты говорил о лагерной полиции. Но как выглядела эта твоя команда? — хочет знать старик.

— Это были несколько старых социал-демократов. Им я выдал декоративные нарукавные повязки. С этим особенно не пощеголяешь. Важно, что у нас был автомобиль: марки «ДКВ» с двухтактным двигателем.

— Я что-то не припомню, чтобы ты умел водить машину?

— Learning by doing (делаешь и одновременно учишься), — так это делалось. Во всяком случае, я почти не спал. Каждые пять минут что-то происходило. Пятнадцать различных национальностей в лагере. К тому же основательно мародерствовали и французы.

— Французы? — прерывает меня старик. — Я думал, там были американцы.

— Американцы и французы. Теперь ты окончательно сбил меня с темпа. О французах я сейчас еще расскажу. Я, в мои 27 лет, в качестве шефа полиции часто оказывался между двумя стульями. И почти никакой помощи! Можно было подумать, что мужчин в Фельдафинге никогда не было. Все они каким-то образом смылись. А потом капитан Паттерсон, шеф американцев, захотел непременно посмотреть на старых нацистов. Он свихнулся и приказал согнать из домов коричневых бонз, без разбора. При этом ему попались не самые худшие. Их собрали на открытой автомобильной платформе столько, сколько могли. Я этого не видел, но я присутствовал, когда они вернулись из своей поездки и были высажены перед ратушей. Добрый Паттерсон, чтобы нагнать на них страху, покатал их в течение нескольких часов, как скот, предназначенный на убой.

— Не очень-то приятная поездка.

— Но они думали, что это я выдал их…

— Стали ли они позднее твоими друзьями?

— Можешь не сомневаться! Даже сегодня мне приходится выслушивать оскорбления. Но что ты хочешь — популярность приобретают неизведанными путями, а дружба у некоторых продолжается в поколениях внуков.

— У твоего капитана Паттерсона, кажется, было чувство юмора?

— Было. Однажды он поставил меня перед выбором: или до вечера достать десять приборов для обрезания сигар, или спалить Фельдафинг. И я, идиот, носился от дома к дому и, заламывая руки, умолял обитателей поискать машинки для обрезки сигар и отдать их мне. Мне удалось найти целых пять экземпляров. Слава Богу, мерзавцы довольствовались и этим.

— Звучит как история про «казаков-разбойников».

— Мне иногда тоже так казалось. Но при этом все было на полном серьезе. Подлей-ка мне еще один приличный глоток джина в пойло. Очевидно, ночь будет спокойной, как ты и говорил?

— Полагаю, что так оно и будет. Мы остановили двигательную установку, так как пришли слишком рано. С шести тридцати двинемся к рейду Дакара.

Дакар, Сенегал — вот откуда берутся самые черные из черных. В музыкальном кафе на парижской площади Пигаль я познакомился с одним сенегальцем, который рассказал мне, что совершенно черный он потому, что Сенегал является самой жаркой страной Африки. Так ли это? Ведь родившиеся в Африке дети белых родителей не становятся от этого черными.

Всю ночь корабль был ярко освещен, чтобы с нами никто не столкнулся.

По левому борту видна очень узкая полоска земли. В качестве попутчика у нас очень большой танкер. Он плывет не в полном балласте, так что видна добрая часть бульбовидного носа.

Солнца нет, небо затянуто серым, воздух парной. Я направил бинокль на берег. Очень медленно на однородно серой полоске прорисовываются детали. Этот берег, должно быть, является ноком с самым большим аэродромом, промежуточным посадочным аэродромом для трансатлантических полетов из и в Южную Америку.

— Ночью, когда мы сделали остановку, второй помощник высказал серьезные опасения, — рассказывает старик. — Ночью здесь вслепую плавает много судов, — предостерег он. Он боится, что в нас кто-нибудь врежется. При этом мы были освещены как рождественская елка.

— Ты его успокоил?

— Не уверен. Во всяком случае, я сказал ему, что дальность видимости при ясном горизонте составляет примерно десять морских миль. Световое пятно на небе можно видеть даже на расстоянии самое меньшее двенадцати морских миль. Нормальные сухогрузы типа «Бульк-керир» делают двенадцать морских миль в час, даже если рулевой на одном из кораблей вместо того, чтобы исполнять свои обязанности, пьет кофе или развлекается каким-нибудь другим способом, то все равно в течение целого часа он должен видеть нас сверкающих, как рождественская елка. Так как второй помощник посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Я вас предупредил!», я не мог отказать себе в удовольствии, — теперь старик ухмыляется, — не мог отказать себе в удовольствии сказать ему: «Надеюсь, утром увидимся снова!»

Приближается большой пассажирский пароход, первый, увиденный мною во время этого рейса.

Странные силуэты надвигаются поверх горизонта: цепочка зданий Дакара. Постепенно они все отчетливее выделяются на фоне неба. Побережье мало-помалу приобретает цвет и структуру. Такое впечатление, что сначала был сделан единственный голубой мазок, к которому затем добавили здесь красно-бурое пятно, пятно обрыва скалы, там белый домик, немного зелени, рядом еще мазок и над всем этим, словно театральный задник-кулиса, гигантские высотные дома. Такой столицу Сенегала я себе не представлял. Мое представление об Африке пришло из давно прошедшего времени. На карте вокруг Дакара нарисованы маленькие пальмы. Это куда больше отвечает моим представлениям об Африке.

— В Дакаре мы однажды уже побывали, — говорит старик. — Тогда на корабль погрузили фосфаты, 8500 тонн, трюмы с первого по четвертый. В то время наш реактор еще вызывал громадное уважение. Приемочная команда — различные цвета кожи — смотрела на нас преданными глазами. Они были готовы поверить всему, что мы говорили им о безопасности реактора. Несмотря на это, на время нашего пребывания все другие перемещения судов были запрещены, и только люди с маленького деревянного рыболовного катера не поняли запрета. Господи боже ты мой, ну и взяла их в оборот портовая полиция, им всем тогда досталось! Но сердце черного директора порта было открыто прогрессу, и он симпатизировал немцам. Я узнал об этом от его сына.