Сын природы (СИ) - Иванов Тимофей

Мне же было от чего хмурится. Какая-то с#ка, будучи замужем за моим дедом, решила позаботится о будущем своих дочек, а стало быть моих тёть, для чего посчитала нужным грохнуть моего отца, мать и меня. Тварь! Наняла для грязненького дельца наёмников, а потом зачистила исполнителей. Может потом и симпатизирующих отцу так или иначе извела, отчего род и ослаб. Из-за чего Махримы в итоге Сцепились с Шэстэви бог весть, но дело кончилось тем, что оба рода фактически прервались. И я подозреваю, что тут не обошлось без остальной королевской семейки. Тот же братец короля, чтоб ему икнулось, наверняка хорошо погрел руки, а все активы уничтоженных домов с высокой вероятностью были разделены между ветвями королевской семьи в той или иной пропорции. Стоит ли за этим какая-то интрига? Без сомнения. Кто интриган? Скорее всего тот, кому это дело принесло максимальный барыш. Римляне не зря в первую очередь в таких случаях в первую очередь спрашивали «Cui prodest?», «Кому выгодно?». Есть ли мне дело до кукловода? Да пожалуй что нет, пока он не знает обо мне, а значит не имеет причин желать меня убрать. Неведомый интриган конечно поспособствовал смерти моих родичей, но я их в глаза ни разу в жизни не видел, дружественная же мне их часть вероятно отправилась на тот свет усилиями дедовой жены, а саму Зизэлу хитрец фактически прикопал за меня руками Шистэви. Пройдёт несколько лет, кто-нибудь другой на политическом Олимпе Тибцэна закрутит новую интригу и прикопает уже его. Однако политические игры загнивающей аристократии оставим ей самой. Жёнушка моего деда сдохла, наёмники тоже, если не считать того, который лежит передо мной, другой добычи не осталось, всю сожрали какие-то хищники кроме меня. И ни до мертвецов, ни до их убийц дела мне по большому счёту нет.

Но вот до убийцы моей матери есть. Тогда, в ту ночь, он не сдох. Выскользнул и после, пережив всех остальных. Но именно его смерть была самой желанной для меня, уж очень хорошо я помнил наконечник его стрелы, вылезший из груди Яринэ Махрим. А ещё помнил тот липкий ужас, который тогда испытал, поняв что уже ничего не исправить и она мертва окончательно и бесповоротно.

— Ты обещал только руку — проговорил пленник, оценив мой взгляд и почувствовав, как в моей собственной руке собирается внутренняя энергия.

— Я обещал — последовал мой кивок, а затем я мотнул головой, намекая на бывших ополченцев — Почему их живыми взяли?

— Продать на арену хотел. Хорошие деньги за магов дают, больше только за благородных девок.

— И что же мирные торговцы везли в своих фургонах под охраной мага аж шестой ступени, пусть и калеки? — спросил я, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Рабынь — прошептал он.

Отвечать я ничего не стал, просто отсеча ему голову и прижгя рану электричеством, которого из-за ненависти к ублюдку собралось в руке пожалуй слишком много, а потом и правда отрубил и целую руку, как якобы обещал. Убийца, работорговец, мразь… Был. А теперь его нет и даже дышать стало как будто легче.

Прикончив нашего с тремя бывшими ополченцами общего кровника я встал и повернулся к ним. Эфрим, Арэл и Керп же неожиданно для меня взяли и бухнулись на колени, склонившись и коснувшись лбами земли, заставив меня впасть в некую прострацию и только через пару секунд спросить:

— Вы какого %₽=*@ тут устроили?

— Мы просим принять нашу клятву верности, принц Ромул — не поднимая головы ответил бывший полусотник, заставив меня закатить глаза.

— Во-перрвых встать, млять! — ответил я, а дождавшись выполнения команды продолжил — Я уже говоррил прро поклоны, ничего не поменялось. Во-вторых я не принц, а сын бастаррда и бастаррдки, такой же человек, как и вы. Не больше, но и не меньше. А в трретьих если охота в чём-то поклясться, клянитесь, что забудете всё что сейчас услышали, не вспомните даже на смерртном одрре и наконец-то перрестанете гнуть свои спины по любому поводу.

— Клянусь Небом, своей жизнью и честью забыть всё что слышал, не вспомнить даже на смертном одре и не гнуть больше спину — с подозрительной готовностью и странно одухотворённым лицом проговорил Эфрим, приложив правую руку к сердцу. За ним ровно тоже самое повторили двое оставшихся ополченцев. Тоже, чтоб их, с одухотворёнными мордами. Выглядели они сейчас как коты, дорвавшиеся до стратегических запасов сметаны.

— Эх, ладно — махнул я рукой на этих блаженных — Берите второго урода, тела, трофеи и пойдём рабынь освобождать. И так задержались.

Возражений не последовало, только Кэрп по пути к земельнику плюнул на труп своего врага, а Эфрим, начав увязывать в узел одежду мертвеца, коротко посетовал:

— Жаль легко сдох.

— Ты не прредставляешь как много раз в моём воображении все они коррчились в страшных муках — задумчиво проговорил я. После смерти двуногой мрази на меня накатила эйфория, странное чувство свободы и какой-то правильности что ли — Я прредставлял, что снимаю с них кожу и натираю солью. Убиваю их детей на их глазах и заставляю жррать их плоть. Выррываю их печени и пожирраю сам, заставляя наблюдать. Перреррезаю все сухожилья и оставляю на муравейниках, смотря, как их медленно, по малому кусочку, разррывают мурравьи… Десятки, сотни разных казней были в моей голове. Но они не стоят того. Ни он, ни кто-либо из его подельников, ни даже жена моего деда. Ни один лесной зверрь не мучает добычу ради своего удовольствия, прежде чем убить и у меня нет причин падать ниже животного. Я отрезал его голову, он умерр и больше не сделает никому зла, а этот мирр стал немножко лучше. И сего довольно.

С последним сказанным словом внизу моего живота вновь произошёл взрыв, ударивший горячей, упругой волной силы по всему телу и заставивший мои волосы шевелиться, будто их раздувает порывистый ветер. Эйфория взяла новую планку, как и чувство всепоглощающей свободы. Месть была более не властна надо мной и больше она не заставит меня подставить или кинуть людей, которые мне поверили. Я больше не буду есть себя поедом и представлять пытки врагов. Наверно даже перестану вспоминать ту проклятую ночь так часто. Смогу просто жить настоящим и смотреть в будущее, не оглядываясь раз за разом назад. Это ли не настоящая свобода? Не от цепей, решёток, стен, чужого мнения, рамок общества, а от самого себя, своей слабости?

Спустя несколько секунд после моего внезапного, но такого приятного прорыва, а вновь утратил кристальную ясность мысли, которую не могу не сравнивать с просветлением и вернулся к действительности. Там меня ждали три бывших ополченца, которые прервали свои труды и смотрели на одного скромного дикаря.

— Хорош палиться на меня, как на карртину — хмыкнул я.

После этого работа продолжилась и вскоре мы наконец двинулись в путь. Ветераны молчали, я тоже не горел желанием что-то говорить, разбираясь в своих собственных ощущениях. Невидимый ветер, шевелящий мои волосы успокоился, повинуясь моей воле, но неожиданно для меня не исчез. Он как будто прибывал одновременно здесь и не здесь, в некой суперпозиции. Без тех кратких мгновений, когда я шагал со ступени на ступень и всё в мире мне казалось очевидным и предельно понятным, я мог бы и не допереть до некоторых нюансов, но сейчас осознавал, что сквознячок просто находится не в этом мире, а в некоем паралельном. Вероятно в местных книжках по магии есть для него какое-то вырвиглазное название, что меня же он был просто планом ветра. Я уже и прежде инстинктивно смещал на него свою энергетику, разгоняясь на максимум и немного теряя материальность, но теперь наша связь стала осознанней и… пожалуй послушней. Хотя и вызывала вопросы. К примеру что будет на следующих ступенях и не стану ли я на какой-то из них просто осознающим себя воплощением стихии без материального тела вовсе? Вполне себе Лестница в Небеса, вполне себе в духе философии местных с их любовью к перерождениям. Которых надо бы потрясти о старших ступенях, но я не представляю кого именно донимать вопросами. Секреты тут принято хранить, оберегать и не делиться ими с посторонними. Я именно что посторонний и всем людям чужой кроме трёх бывших ополченцев, которым спас жизни, купца, который связывает со мной свои барыши и жителей четырёх деревень, которые надеяться на мою защиту в случае новых телодвижений ближайшего тэна. В магии из них нормально не разбирается никто.