Собиратель чемоданов - Ольга Ляшенко

— Мерзавцы! Что делают! А сам-то, Сатьявада — это каким же надо быть мерзавцем! Получить повестку — и не явиться! Ведь знал же, что подводит Маргариту Илларионовну! А у нее, между прочим, за тридцать лет в работе ни единого просчета! Ее уже к награде представлять хотели. Слыхали?

— Я же сказал, у нас телевизора пока что нет. Какой попало не хотим, а хороший — кусается. Да и ни к чему он, одно расстройство. А Маргарита Илларионовна — она, конечно, заслужила. Кого и награждать как не ее?

— Естественно! А, скажете, он об этом не знал?

— Он-то? Конечно, знал. Не мог не знать.

— Вот видите! И так поступить!

— Да, жаль Подкладкину! Такая женщина — и так не повезло!

15. И действительно, не только сам Подкладкин, но и никто из его учеников, включая даже самых нерадивых, в суд пока так и не явился. Расположившись на дальнем конце стола, они, как ни в чем не бывало, предались суровому подвижничеству и интенсивной духовной практике, словно все происходящее здесь не имело к ним никакого отношения.

— Я думаю, он просто забыл, — надломленным голосом произнесла Маргарита Илларионовна. — Но ничего, я сейчас сбегаю, напомню…

— Ну, уж нет, Маргарита Илларионовна! — сурово сказал прокурор. — Вы — не девчонка, вы — секретарь суда! Так что пока сидите и отдыхайте, вам еще протокол писать, — после чего тихо, так что почти никто и не слышал, с глубоко спрятанной нежностью, прибавил:

— Прости, Клаша, не обижайся! А за ним найдется кому сбегать. Ты за ним и так достаточно набегалась.

— Ладно, Чех, чего там. Не первый год друг друга знаем, — сказала Маргарита Илларионовна и, едва удерживая слезы, уселась на свое место.

А на другой конец стола послали двух милиционеров с дубинками.

Книга XVIII. (2-я Судей)

1. На самом деле Учитель Сатьявада не собирался срывать заседание суда. У него и в мыслях ничего такого не было, да и стал ли бы он упускать возможность лишний раз выступить перед чемоданными жителями? Тем более, когда они этого сами добиваются! Как только до него дошло, что все уже в сборе, и только его и не хватает, чтобы начать, он тут же вышел из самадхи и, ни мало не мешкая, пошел прямиком в суд. Причем пошел он туда особым сверхбыстрым шагом под названием кин-хин, который, составляя часть духовной практики, в то же время очень удобен и в практической жизни, поскольку позволяет в сверхкроткие сроки преодолевать пространство и переносить физическое тело на сверхдлинные расстояния. Эта сравнительно несложная техника не раз выручала Учителя в различных житейских ситуациях и даже как-то раз спасла ему жизнь — его тогда преследовала разъяренная толпа воинствующих атеистов. Поэтому он, заботясь в первую очередь о целости Сангхи, всегда говорил начинающим: «Не гонитесь за сложными техниками. Начните с малого — овладейте кин-хином. Остальное приложится».

2. Увидев, что Учитель приступил к практике кин-хина, верующие быстро образовали колонну и последовали за своим Гуру. По дороге Учитель запел песню. Это была песня его собственного сочинения. В ней пелось о кознях врагов, о решимости преодолеть все преграды на пути к Просветлению и Освобождению, о приверженности Истине и Гуру. У него был очень хороший слух и красивый, задушевный голос, баритон. Его песни легко запоминались и были любимы всеми верующими. Достигшим иной раз даже приходилось прятать от них стихи и ноты, поскольку решено было выдавать их только отдельным самана, в виде поощрения за особые заслуги, либо всем желающим, но в обмен на хорошие пожертвования. Однако, несмотря на все ухищрения, песни Учителя каким-то чудесным образом молниеносно распространялись и разучивались. Верующие при этом проявляли чудеса упорства и изобретательности, нередко даже выкрадывали тексты, и не раз бывало так, что Учитель, сидя у себя в кабинете и сочиняя последний куплет очередной песни, вдруг слышал, прямо у себя под окном, ее же первый куплет, в хоровом исполнении.

Он сочинял не только песни, но и симфоническую музыку, а также оперы, балеты, скетчи, сценарии для мультфильмов, и многое-многое другое, причем все — исключительно на темы Спасения.

3. А было время, когда он и не подозревал о своих способностях, даже этих, обычных, не говоря уж о сверхъестественных. Впрочем, сверхъестественных способностей у него тогда просто не было. Он вел жизнь обычного семьянина. Работал. Имел четверых дочерей. Мечтал о сыне. Временами, как у каждого, что-то не ладилось: случались промахи в работе, конфликты с друзьями, ссоры с женой. С годами начались недомогания, затем болезни… Разумеется, это было еще до того, как он пробудился к Истине. Это было, когда его просто однажды осенила мысль: «Да, я родился, чтобы страдать. Мы все здесь рождены, чтобы страдать. Жизнь есть страдание». Но это была еще не вся Истина. До Истины было далеко. Он тогда еще не мог отрешиться от привязанностей, да и не хотел. Он только бросился очертя голову в пучину поисков и борьбы. Он искал то, о чем никто в Чемоданах, не говоря уж о нем самом, не имел ни малейшего представления. Он шел наощупь, в темноте, в течение нескольких лет. Были моменты, когда он по-настоящему хлебнул горя, оказавшись на самом дне жизни.

4. Это были времена, трудные для многих. Над Чемоданами как будто что-то нависло, какая-то внешняя тяжесть. Тяжесть поселилась и в сердцах. То и дело, из ничего, возникали склоки. Зависть и ревность стали обычным делом. Чаще стали распадаться семьи. Началось брожение умов, многие ударились в политику. Законы пеклись как блины. Каждый третий гражданский процесс перерастал в уголовный, а каждый четвертый — в политический. В Чемоданах всегда любили судиться, но раньше в суд шли за правдой и справедливостью, а теперь — бежали чисто по злобе, чтобы насолить ближнему.

Казалось, сама природа, до сих пор столь благосклонная к жителям Чемоданов, вдруг безнадежно испортилась и, за что-то на них озлобившись, стала пакостить на каждом шагу.

5. Теперь уже трудно установить, кто первый сказал о порче природы. Кажется, впервые об этом заговорили еще до потопа, в связи с проблемой необусловленных рождений. Далеко не сразу, можно сказать, уже задним числом, было замечено, что в деторождении происходит какая-то чехарда. С одной стороны, пары, делавшие все возможное, чтобы родить мальчика, годами не могли дождаться потомства. Ни обмен мыслями на расстоянии, ни задушевные телефонные разговоры, ни совместное посещение музыкальных концертов и судебных прений, ни любовная переписка, ни другие подобные способы, всегда считавшиеся более сильными средствами, чем обычное общение в кругу семьи, не давали никаких результатов. Какпотом выяснилось, все эти пары в конце концом так и остались бездетными.

С другой стороны, в семьях, где родители ничего подобного не предпринимали и уже заранее смирились с тем, что у них будут рождаться только дочки, вдруг, ни жданно ни гаданно, откуда ни возьмись появлялись мальчики.

6. Все эти факты стали достоянием гласности уже потом, когда проблема встала во весь рост. Ведь то, что происходит внутри семьи, очень редко выходит наружу и подвергается научному обобщению. Это, как говорится, — невидимые миру слезы. Но когда у матерей-одиночек стали рождаться сыновья, не знающие своих отцов, ужас охватил Чемоданы. Правда, сначала и этому не придали должного значения, а приписали все упрямству одного ребенка, который, несмотря на самые настойчивые просьбы матери, никак не хотел назвать своего отца. Отчаявшись, мать этого ребенка повела его к психологу, психолог направил к психиатру, психиатр, обследовав мальчика, не нашел у него никаких отклонений и посоветовал матери оставить его в покое, сказав ей буквально следующее: «Оставьте ребенка в покое! Захочет — сам скажет. Радуйтесь, что он у вас здоров. А будете к нему приставать — доведете до болезни. Небось, видели, каких ко мне приводят? Откуда нам с вами знать, почему он не говорит? Может, отец сам не желает вам о себе напоминать. Мало ли что у вас там с ним вышло. Это ваша личная проблема, а ребенок здесь не при чем. Так что нечего к нему приставать!»

Так эта мать и ушла от психиатра ни с чем, а психиатр, со своей стороны, как уже было сказано, не придал этому случаю никакого значения, поскольку был перегружен работой. Мать больше не расспрашивала своего ребенка, надеясь, что он когда-нибудь да скажет ей, кто его отец, и каково же было ее удивление, когда спустя некоторое время он сам задал ей этот вопрос!

Тогда она снова пришла к психиатру, на этот раз уже без ребенка.

— Послушайте, это опять вы, — сказал психиатр. — Я ведь вам тогда еще сказал: не приставайте к ребенку. А вы, видно, все равно приставали и сами же все ухудшили. Что мне с вами делать? — и видя, что женщина не уходит, сказал: