Новый Мир ( № 10 2010) - Новый Мир Новый Мир

И плита Чаадаева совсем заржавела.

Не выходит из памяти некрасивая сцена возле гроба А. И. Стоим с Н. неподалеку от Струве. Вдруг подлетает Виктор Москвин, за плечом Сараскина: “Отойди, пожалуйста, вон туда на паперть, там тебе будет удобнее. Там и жена у меня стоит” (?!) Что за распоряжение? Но уже бугай-охранник берет за локоть.

Я, конечно, не шелохнулся, окаменел, сознанием погружен в другое.

Похороны Солженицына не повод для знакомства с твоей женой, Витя.

17 декабря, среда, 8 утра.

Покойный Феликс Светов на старости лет простодушно объяснял возникновение своих христианских романов достоевского объема тем, что, выгуляв в семь утра пса, не ложиться же было спать. Вот и садился писать. Так и я, выгуляв затемно Дантошу (уже все кафе открыты; за стеклами своих мастерских маячат и портной и сапожник — обломки “старой Франции”!), сажусь за эти записки...

Помню, на кухне Димы Борисова на Речном вокзале за водкой говорили о главном Феликс, Зоя Крахмальникова, Мелик Агурский — и где теперь все? Целый пласт жизни той, подсоветской, чистой по сравнению с нынешней, канул в Лету. “Погиб и кормщик и пловец…”

19 декабря — Николин день. 820 утра.

Пара жизнь. Гулял с Дантоном; бомжи роются в мусорных баках, выставленных на обочины тротуаров для разгрузки. А у стоек кафе рано встающий, вполне чистенький трудовой люд Парижа пьет кофе.

21 декабря, воскресенье .

Вчера пригласили Никиту Струве и М. А. в “Веплер”. Потом сидели у нас дома около елки с огоньками. Рассказывали о своей свадьбе 55 (!) лет назад. (Сами готовили сандвичи на подворье.) Вопрос женитьбы решился в две недели. Духовник М. А. (отец Владимир Зеньковский) изумился скоропалительности решения, но — венчал. О мягкости оккупации.

25 декабря, 23 часа.

Дни на острове Бель-Иль.

Открытый космос с регулярно проходящим по нему лучом маяка, что смиренно скользит по поверхности звездного неба, даже не пытаясь туда проникнуть. З вездная дорожка: звезда такая крупная, что на океанской зыби ее серебряный след (“Рождество”, — объяснила Наташа). На старости лет оценил (полюбил) океан, космос, водные массы.

Закатопоклонники . Нередко встречал я на океане девушек, молодых женщин, неподвижно провожавших заходящее за водный горизонт солнце… Что-то остается в человечестве — пусть вот в немногих особях женского пола, — что выше и вне потребительской конъюнктуры.

27 декабря, суббота. Переделкино.

Здесь объявили опять 10 дней праздника (это чтобы беспрепятственно уезжать богачам кататься на лыжах). А что делать 10 дней населению в его хибарах, хрущобах? Ничто так не развращает души, как эта бессмысленная праздность, многочасовые кривляния шутов по ТВ, спиртное и занудное ничегонеделание.

Но разве кто-нибудь думает про моральное здоровье народа?

Собственно, существует только два полярных варианта: жизнь как служение и жизнь как проект . Первая — бескорыстна, вторая — мотивирована наживой.

Эдик Лимонов тщится (тщится комично) быть ба-а-а-льшим политиком, но остается человеком-писателем (и в этом есть даже и трогательность):

“Я сразу передал бокал телохранителю”, “Приступ астматического кашля помешал мне ответить” (в интервью). Ну разве так говорят политики?

У моих стихов еще при советской власти была широкая география. Задним числом объясняю это исключительной дешевизной билетов. Ведь я не получал больше 75 — 90 рублей, а за казенный счет, как советские литераторы, ни на какие юбилеи и декады не ездил (и вызывающе не конспирировался: читал в дороге тамиздатовскую антисоветчину).

В середине 70-х случайно узнав, что мои стихи опубликованы в “Гранях”, я раздобыл адрес журнала и заказным письмом с Центрального телеграфа послал просьбу о гонораре. И его получил! С “сертификатами” Внешторгбанка поспешил в “Березку” на Тишинке и накупил вкусностей для семьи, а для себя лимонную водку. Кстати, встретил там Вадима Борисова, который, услышав, откуда у меня валютные талоны, онемел, не поверил.

Через десять лет уже в эмиграции я приехал во Франкфурт и узнал, что это был единственный случай официальной пересылки гонорарной суммы из НТС советскому человеку. Его в “Гранях”, оказывается, помнили и считали какой-то мелкой провокацией КГБ.

29 декабря, 7 утра.

Вдруг увидел-услышал Сашу Величанского (†1990): глубокие морщины у губ, жестикулирующие в такт чтению бурые от курева пальцы, а главное, явственно голос его услышал, характерную его интонацию:

Богомольцы Богу молятся,

казнокрады всё казну крадут,

кровопийцы руманею пьют,

а побратимы знай братаются.

Как это точно и страшно: “кровопийцы руманею пьют”.

Чего нам после Саши только ни пришлось пережить, а как актуально.

90-е годы — годы гламура либерально-олигархического, постмодернистского. На смену им пришло время гламурно-патриотическое. “Почувствуйте разницу”.

30 декабря, вторник.

Сколько уж лет подряд: теплые и сырые зимы, малоснежное новогодье… Как вспомню Рыбинск, детство, всю зиму сопровождавший скрип снежка под валенками, под полозьями санок, искры мороза, елки с настоящими стеклянными игрушками, бусами и флажками — то были качественно другие зимы, — без нынешней влажности, рыхлотцы…

«В ПОЭЗИИ Я — ЧЕЛОВЕК ЛИШНИЙ».

Письма Вениамина Блаженного к Борису Чичибабину

Эпистолярный архив Вениамина Блаженного (В. М. Айзенштадта, 1921 — 1999) обещает множество ярких открытий. Давно известно, что поэт вел переписку с Б. Пастернаком, А. Тарковским, В. Шкловским. И это далеко не полный список современников, с которыми искал диалога минский отшельник. Все же есть некая закономерность в том, что публикация писем Вениамина Блаженного открывается именно его письмами к Борису Чичибабину (1923 — 1994), поэту родственной судьбы, ровеснику, столь же настойчивому в полагании нравственного смысла искусства. Два чудака-исповедника заведомо не подходили на роль классиков советской литературы, обращаясь к традициям куда более древним: библейской, апокрифической, народно-смеховой. В этих традициях, а еще в нетривиально прочтенной русской классике находили защиту от литературного официоза… В кругу ценителей творчества обоих авторов не раз высказывалась мысль о принципиальном сходстве их поэтик. Тем важнее было понять, чтбо сами поэты знали друг о друге — если, разделенные немалым расстоянием, знали вообще. И вот в архиве Бориса Чичибабина найдены два письма Вениамина Блаженного, позволяющие восстановить хронологию их отношений.

В декабре 1988 года Борис Чичибабин впервые приехал в Минск в составе выездной редакции журнала «Дружба народов» — экспедиция собирала средства в помощь жертвам армянского землетрясения. Общественный климат в Белоруссии был в то время далеко не здоровым, на что указывала недавняя травля В. Быкова и А. Адамовича, а также попытки партийных идео­логов-антисемитов сорвать празднование 100-летия Марка Шагала. Выступая в ДК Тракторного завода, Чичибабин читал перед замершей публикой стихотво­рения «Псалом Армении» и «Клянусь на знамени веселом...» (знаменитое

«Не умер Сталин… »). Его выступление имело большой резонанс.

В октябре 1989 года Чичибабин получил письмо от минского поэта Вениамина Блаженного. Ему уже доводилось читать и по достоинству оценить некоторые стихотворения этого автора (огорчала лишь мрачная тональность большинства текстов — в то время Чичибабин еще не знал об условиях, в которых приходилось жить Вениамину Блаженному). По прочтении письма Чичибабин незамедлительно ответил, а затем попросил минских приятелей справиться о положении поэта. В архиве Чичибабина хранится предновогодняя открытка от В. Ска­рынкина, косвенно подтверждающая факт такого поручения: «Айзенштадту Вениамину Михайловичу я звонил. У него в 90-м году выходит книга у нас „Слух сердца”. Обещал зайти с женой» (трудно предположить, что глубоко нездоровый Вениамин Блаженный мог в то время ходить в гости, — скорее речь идет о самом авторе письма; книга «Слух сердца» действительно вышла в Минске в 1990 году).