Страсти по рыжей фурии - Татьяна Тронина

– Потешная улица, дом три... Ничего себе! – нагнувшись к моему плечу, прочитал следователь. – Знакомый адресок, уже не раз приходилось сталкиваться.

– А что это? – недоуменно спросила я.

– Ганнушкина. Психиатрическая больница имени Ганнушкина! Вот вам и нервная почва...

Опять реальность отодвигалась от меня – я ничего не понимала, скользила в какую-то темную бездну, и до дна было еще очень далеко. Что могло измениться, если бы я сразу взглянула на адрес? Потешная улица – жестокое название для места, где находится психиатрическая больница. «Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума...» Если бы я знала раньше, где лечится Серж, может быть, ничего бы и не произошло. Амок...

– Вообще точки над «i» расставлять еще рано. Может, Серж ваш вполне вменяем и все такое прочее, но... Что с вами, Танита?

Откуда-то сбоку выплыл долговязый Девяткин со стаканом воды, дал мне таблетку, пояснил:

– Успокоительное, вам сейчас не помешает. Танечка, вот халат – к нему уже пускают.

– Митя выздоровел? – Губы мои едва шевелились, словно после анестезии.

– Он пришел в себя. Не туда, Танита, вот рукава...

Я шла по длинному коридору, облицованному бело-голубым кафелем – Девяткина не пустили, только меня, – рядом с молодым усталым доктором, и странные мысли неотступно преследовали меня.

Если бы я знала раньше, что Мельников – пациент психиатрической клиники (вменяемый или невменяемый – диагноз меня не интересовал), все было бы иначе. Что иначе? То, что я была бы настороже. Романтическая любовь – одно, а романтическая любовь у человека из палаты номер шесть – совсем другое... Надо было предупредить Митю, тогда он не подставился бы беззащитно под удар, что-то можно было изменить. Возможно, это Серж пробрался к нам в квартиру, напакостил, насыпал отраву в аквариум. Впрочем, он был в то время в больнице. А если нет? А если сбежал оттуда на некоторое время, не держали же его в клетке...

– У него проникающее ранение в полость живота, – говорил доктор, идя рядом со мной. – Задеты внутренние органы, хуже всего обстоят дела с печенью, положение критическое – скрывать не буду... Мы сделали все, что смогли, сейчас остается только одно – уповать на господа бога. Вообще-то почти всех, кто сразу попадает к нам, удается спасти. Удивительное у вас имя... или псевдоним? Танита! Никаких слов, ничего такого, что могло бы его расстроить...

– Я знаю, – покорно прошептала я. – Я не буду...

– Часть печени пришлось удалить, поджелудочная железа...

Доктор говорил и говорил что-то страшное, ужасное, что не имело никакого отношения к Мите, к моему бодрому, подвижному, энергичному Мите, у которого, кроме насморка, никогда никаких болезней не было, который в свободное время играл в теннис и занимался легкой атлетикой, чтобы всегда быть в форме... Я не представляла, как могло такое случиться, что клинок вошел к нему внутрь и сделал то, о чем говорил мне сейчас этот усталый человек в белом халате...

Дверь передо мной распахнулась неожиданно, я и не ожидала, что длинный темный коридор закончится ослепительным пятном света, от которого на мгновение исчезнет зрение.

За окнами была уже ночь, а я и не заметила, как быстро пролетело время. Черные ветви деревьев качались за стеклом, словно тоже стремились заглянуть в палату, где на тоненькой ниточке висела человеческая жизнь, колеблясь между бытием и вечным сном.

В центре палаты стояла высокая кровать, мигали и жужжали едва слышно какие-то приборы, торчала капельница возле изголовья. А на кровати лежал кто-то незнакомый, весь опутанный проводами и трубками.

– Помните, о чем мы говорили... – шепнул мне доктор на ухо, слегка подтолкнув вперед. – Никаких истерик!

Я подошла ближе и наконец с трудом признала в неподвижном, до середины груди закрытом простыней человеке своего Митю. Еще утром сквозь полусомкнутые ресницы я видела его – румяного от утреннего душа, живого, подвижного, уютно пахнущего кофе и табаком, шепчущего какие-то оптимистические слова... Сейчас все было по-другому. Серое лицо с ввалившимися щеками, огромные тени под закрытыми глазами, запах эфира, лекарств, рассеченной плоти.

– Митя! – громким шепотом сказала я, с удивлением заметив, что слезы текут по моему лицу сплошным потоком, словно горячий июльский дождь. – Митя, это я, твоя Таня.

Я осторожно прижалась щекой к его руке, поцеловала ее, тут же ставшую мокрой от моих слез. Его веки дрогнули, губы слегка шевельнулись.

– Еще не отошел от наркоза, – пояснил мне доктор за спиной.

Митя открыл глаза – они показались мне совершенно черными, огромными, бездонными, произнес внятно и тихо:

– Его зовут Сергей.

– Знаю, – ответила я. – Его уже ищут. Он псих, он сумасшедший, его поймают и убьют, как бешеную собаку.

– Не надо... – поморщился он.

– Что не надо? – встревожилась я.

– Не надо никого убивать...

– Перемените тему, – подсказал сзади доктор.

Я совершенно не представляла, о чем сейчас говорить, с чего начинать, потому что слишком много слов и эмоций скопилось внутри меня. И самой главной была мысль о том, что я его люблю. Люблю так, что готова умереть вместо него.

– Ковалев и Девяткин здесь, в приемном покое, очень беспокоятся о тебе. Все о тебе беспокоятся, – вдруг сказала я.

Митя облизнул пересохшие бесцветные губы и опять закрыл глаза.

– Митя! Я тебя люблю, – быстро произнесла я. – Не бросай меня, пожалуйста, миленький, хороший...

– Нет... не брошу.

Я скорее угадала его слова по движению его губ, чем расслышала.

Доктор положил мне руку на плечо:

– Все, он устал, дайте ему отдохнуть. Позже еще увидитесь.

Импозантный, похожий на пингвина Ковалев исчез, в коридоре сидел только Девяткин. Наверное, по чину полагалось оставаться здесь именно ему.

– Как Дмитрий Игоревич? – вскочил он мне навстречу.

– Очень слаб. Вы поезжайте домой, что-то определенное будет известно не скоро. Сейчас ночь, вас жена, наверное, ждет, дети... – ласково сказала я.

– Я им уже позвонил, – заикаясь, произнес Девяткин, умудряясь смотреть на меня с сочувствием и обожанием одновременно. – Я с вами побуду, вам ведь тоже сейчас помощь нужна. Да, Танита?

– Как хотите, – махнула я рукой. – Здесь где-то буфет должен быть, идемте кофе попьем...

Время перед рассветом было самым хорошим с тех пор, как я получила страшное известие. Хорошим в особом смысле, поскольку у меня была надежда и вера в будущее.

Ближе к утру я узнала, что особых изменений в Митином состоянии не произошло, съездила домой, привела себя в порядок, а потом снова вернулась в больницу.

– Ваш муж сумел дать показания, – сообщил следователь, поймав меня в больничном коридоре. – Свидетели его тоже опознали.