Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры - Анатолий Ведерников

Читая с увлечением страницы о правах человека, они держали крепостные русские девичьи и, оставаясь гуманистами в душе, шли спокойно на конюшню расправляться с досадившими им холопами.

Из этих же дворян были те помещики, которые, держа в руках главные производительные силы страны – землю и крестьянский труд, отдавали свое хозяйство в руки крепостных приказчиков или же наемных управляющих-немцев.

С детства они дышали атмосферой, пропитанной развлечениями, из которой обаянием приличия и забавы был выкурен самый запах труда и долга. Всю жизнь помышляя о «европейском обычае», о просвещенном обществе, они старались стать своими между чужими и только становились чужими между своими. В Европе видели в них переодетых по-европейски татар, а в глазах своих они казались родившимися в России французами.

Это та часть дворянского общества, из которой в первой половине XIX века выходят скучающие, тоскующие и не находящие дела Чацкие, Онегины, Печорины и длинный ряд «лишних» людей, равнодушных к вере и Отечеству от незнания их и способных только к эстетическим восторгам и беспредметным мечтаниям, далеким от русской действительности.

Нарождение и рост равнодушной к Церкви части общества означали новый раскол, угрожавший единству и целостности русской души. Но Православная Церковь в лице своих иерархов, подвижников и верующего народа, как и всегда, твердо ограждала живую веру и национальную самобытность и этим самым превращала раскол в отпадение.

Разумеется, что с наплывом западноевропейских идей духовная жизнь русского общества все более и более усложнялась, а сложность влекла за собой разделение жизни на отдельные сферы. Нарождалась русская наука, русская литература, поэзия, философия, развивалось образование. Нужно было, чтобы каждая из этих сфер общественной жизни, развиваясь сама в себе, по своим внутренним законам, не теряла бы связи с жизнью всего общественно-народного организма и не стремилась бы к исключительному преобладанию или к автономии. Нужно было все проявления мысли и дела, науки и творчества связать одним духом, одной идеей, чтобы избежать вражды и разделения. Эту задачу и выполняла Православная Церковь; она продолжала стоять на страже духовного единства, освящая добрые мероприятия государственной власти и откликаясь живым словом и делом на все запросы беспокойной современности. Мы уже знаем, как трудились на пользу Церкви и государства, на пользу науки и просвещения такие иерархи, как митрополит Гавриил (Петров), митрополит Платон (Левшин) и другие духовные деятели, входившие в состав Российской академии и принимавшие живое участие в ее ученых трудах.

Но проникновение безбожных идей французских энциклопедистов в высшее общество все более способствовало его отчуждению от Церкви. Поэтому Промысл Божий, пекущийся о спасении людей, воздвигает из неизвестности Северной страны нового делателя на ниве зарождающейся науки – М. В. Ломоносова, который, будучи вскормлен духовным и вещественным хлебом Церкви, понес в русское высшее общество идею и практику христианской науки, литературы и общественной деятельности.

Мы убедились в религиозной основе всей многообразной деятельности нашего первого ученого, который видел в природе воплощение величия Божия, в Священном Писании – откровение Божественной воли, а веру и ра зум рассматривал как дщерей Единого Небесного Родителя и находил наивысшее удовлетворение в подчинении своей воли воле Божией. Следовательно, Ломоносов, зачиная русскую науку, выполнял миссию высокого религиозного смысла.

С подобной же миссией поэтической проповеди высших идей правды, справедливости, закона, долга, бессмертия души и величия России явился в это же общество из полной неизвестности Гавриил Романович Державин.

Очерк жизни Г. Р. Державина

Гавриил Романович, будущий российский поэт, родился в 1743 году в Кармачах или Сокурах, верстах в 40 от Казани. Уже пяти лет от роду он научился читать у матери своей и у одного церковника. Отец его по служебным обязанностям должен был много странствовать с семьей по разным местам России, поэтому юному Державину приходилось жить и в Яранске (Вятской губернии), и в Ставрополе, и в Оренбурге. Благодаря переездам с места на место образование юного Державина часто прерывалось, да и случайные его учителя сами не отличались богатыми познаниями. Так в Оренбурге ему пришлось начать свое образование у ссыльного немца, круглого невежды, но благодаря способностям и старанию мальчик Державин все же научился читать, писать и даже немного говорить по-немецки. Затем, после смерти отца, мать для обучения сына арифметике и геометрии наняла сначала гарнизонного ученика Лебедева, а потом штык-юнкера артиллериста Полетаева, но так как они сами ничего не разумели в указанных науках, то ничему не смогли научить и своего ученика. Наконец в 1759 году, 16 лет от роду, Державин был помещен в только что открытую в Казани первую гимназию, в которой и проучился всего три года. О пребывании в гимназии Державин пишет в своих записках так: «Недостаток мой исповедую в том, что я был воспитан в то время и в тех пределах империи, куда и когда не проникало еще в полной мере просвещение наук не только на умы народа, но и на то состояние, к которому принадлежу. Нас учили тогда вере без катехизиса, языкам без грамматики, числам и измерению без доказательств, музыке без нот и тому подобное». И тем не менее приходится удивляться одаренности юного Державина, сумевшего вынести из своего весьма несовершенного образования ряд ценных возбудителей своего дальнейшего умственного развития. Так, знание немецкого языка позволило ему познакомиться в подлиннике с сочинениями многих немецких классиков, а успехи в рисовании пером обратили на него особое внимание учителей и школьного начальства. К гимназическому периоду относится и его знакомство с одами Ломоносова, с трагедиями А. П. Сумарокова и с переводами В. К. Тредьяковского. Подражая им, он сам начал писать стихи.

После трехлетнего пребывания в гимназии Державин был вызван в Петербург на военную службу в Преображенский полк. Служил он целых 12 лет, и этот период его жизни явился самым трудным и тяжелым: ему пришлось жить в солдатских казармах, в грубой и невежественной среде, переносить тяжелые физические труды и испытать нравственное падение. Только по ночам мог он иногда читать книги и писать стихи. В 1757 году, во время отпуска в Москву, он сильно увлекся карточной игрой, проиграл данные ему матерью на покупку имения деньги и, чтобы отыграться, связался с компанией шулеров и даже сам сделался шулером. «К счастью, – как он сам говорит, – никакой выигрыш не служил ему впрок, и потому он не мог сердечно прилепиться к игре, а играл по нужде. Когда же не на что было не только играть, но и жить, то, запершись дома, он ел хлеб с водой и “марал стихи” при слабом свете полушечной свечки»… В 1770 году, когда в Москве началась моровая язва, Державин переехал в Петербург.