Комментарии к жизни. Книга третья - Джидду Кришнамурти

Вы никогда не остаетесь с каким-либо чувством, чисто и просто, а всегда окружаете его убранством слов. Слово искажает его, мысль, кружась вокруг него, отбрасывает его в тень, пересиливает его громадным страхом и тоской. Вы никогда не остаетесь с каким-нибудь чувством и ни с чем другим: с ненавистью или с этим странным чувством красоты. Когда чувство ненависти возникает, вы говорите, как это плохо, и начинается принуждение, борьба за то, чтобы преодолеть его, суета мысли около него. Вы хотите остаться с любовью, но вы разбиваете ее, называя ее личной или безличной. Вы закрываете ее словами, придавая ей обычное значение или говоря, что она является вселенской. Вы объясняете, как чувствовать ее, как сохранить ее, почему она проходит. Вы думаете о том, кого любите или кто любит вас. Присутствуют все виды словесного движения.

Попробуйте остаться с чувством ненависти, с чувством ревности, зависти, со злобой, амбицией, так как, в конце концов, это то, что вы имеете в повседневной жизни, хотя вы можете хотеть жить с любовью или со словом, «любовь». Так как у вас имеется чувство ненависти, желание ранить кого-то жестом или горячим словцом, посмотрите, сможете ли вы оставаться с этим чувством. Можете? Вы пробовали когда-либо? Попытайтесь остаться с тем чувством и посмотрите, что происходит. Вы обнаружите, что это удивительно трудно. Ваш ум не оставит это чувство в покое, он приходит, врываясь со своими воспоминаниями, ассоциациями, своими «за» и «против», со своей постоянной болтовней. Подберите кусочек ракушки. Вы можете посмотреть на нее, восхититься ее утонченной красотой и при этом не говорить, какая она хорошенькая или какое животное сделало ее? Вы можете смотреть без движения ума? Вы можете жить с чувством, скрывающимся за словом, без того чувства, которое создается словом? Если вы можете, тогда вы обнаружили экстраординарную вещь, движение вне меры времени, весну, которая не знает лета.

Она была маленькой пожилой леди с седыми волосами и лицом, изрезанным морщинами. Она родила много детей, но о ней не создавалось впечатление как о слабой или немощной, а ее улыбка передавала глубину ее чувства. Ее руки были морщинистыми, но сильными, и они, очевидно, обрабатывали много овощей, та как большой и указательный пальцы правой руки были покрыты крошечными потемневшими порезами. Но это были прекрасные руки, руки, которые много трудились и утерли много слез. Она говорила спокойно и нерешительно, голосом человека, который много страдал. Она была православной, поскольку принадлежала древней касте, которая знала себе цену и чьей традицией было не иметь никаких отношений с другими группами ни через брак, ни через торговлю. Они были людьми, которые, как предполагалось, развивали интеллект как средство духовного развития.

Некоторое время мы молчали. Она собиралась с духом и не знала с чего начать разговор. Она осмотрела комнату и, казалось, одобрила ее пустоту. Там не было даже стула или цветка, кроме того, который можно было видеть прямо из окна.

«Мне семьдесят пять, — начала она, — и вы могли бы быть моим сыном. Как бы я гордилась, имея такого сына! Это было бы благословение. Но большинству из нас не дано такого счастья. Мы производим на свет детей, которые вырастают и становятся светскими людьми, пытаясь быть великими в своей малозначимой работе. Хотя они могут занимать высокие должности, в них нет величия. Один из моих сыновей находится в столице и обладает огромной властью, но я знаю его сердце так, как может знать только мать. Говоря за себя, я ничего не хочу ни от кого, я не хочу больше денег или дом побольше. Я собираюсь жить простой жизнью до конца. Мои дети смеются над моим православием. Они курят, пьют и часто едят мясо, не задумываясь об этом. Хотя я люблю детей, но я не буду есть с ними, поскольку они стали нечистыми. Почему я, в преклонном возрасте, должна потворствовать их желаниям? Они хотят жениться на людях не из касты, не исполнять религиозных обрядов и заниматься медитацией, как делал их отец. Он был религиозным человеком, но…» Она замолчала, собираясь с мыслями о том, что собиралась сказать.

«Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о моей семье, — продолжила она, — но, я довольна, что облегчила душу. Мои сыновья пойдут своим путем, и я не могу удержать их, хотя меня печалит видеть то, к чему они идут. Они проигрывают, а не выигрывают, даже при том, что имеют деньги и положение. Когда их имена появляются в газетах, как часто и случается, они показывают мне газеты с гордостью, но они будут как обычные люди, и традиции наших предков быстро исчезают. Они все становятся торговцами, продавая свои таланты, я не могу что-нибудь сделать, чтобы обратить вспять этот процесс. Но, достаточно о детях».

Снова она прекратила говорить, и на сей раз говорить о том, что было у нее на душе, будет более трудно. Опустив голову, она думала, как связать слова воедино, но они не шли на ум. Она отказалась от помощи, и ее не волновало то, что какое-то время она молчала. Спустя какое-то время она заговорила.

«Трудно говорить о том, что спрятано очень глубоко, не так ли? Можно говорить о вопросах, которые лежат на поверхности, но требуется определенное доверие к себе и к слушателю, чтобы поднять вопрос о проблеме, в существовании которой едва признаешься даже себе из-за пробуждения отголоска чего-то мрачного, что долгое время спало. В этом случае не то, чтобы я не доверяла слушателю, — добавила она быстро. — Я питаю к вам больше, чем доверие. Но облачить определенные чувства в слова нелегко, особенно, когда никогда прежде не выражал их в словах. Чувства знакомы, но слов для их описания нет. Слова — это ужасно, не так ли? Но мне известно, что вы не нетерпеливы.

Вы знаете, что молодые люди женятся в этой стране не по собственному выбору. Мой муж и я поженились вот таким образом много лет назад. Он не был добрым человеком, он имел склочный характер и был остер на язык. Однажды он избил меня, но я привыкла ко многиму во время моей замужней жизни. Хотя когда я была ребенком, я, бывало, играла с моими братьями и сестрами, проводила много времени сама и всегда чувствовала себя обособленно, одиноко. При проживании с мужем то чувство отошло на задний план, так как много времени нужно было уделять семье. Я была очень занята домашним хозяйством и радостью и болью рождения и воспитания детей. Однако, чувство одиночества иногда посещало меня, но задумываться о нем не было времени. Так что оно откатывалось подобно волне, и я продолжала жить и работать как прежде.

Когда дети выросли, получили образование и стали жить самостоятельно, хотя один из моих сыновей все еще живет со мной, мой муж и я жили спокойно, пока он не умер пять лет назад. После его смерти чувство одиночества охватывало меня часто, до сих пор оно постепенно увеличилось, и я полностью погружена в него. Я пробовала избавиться от него, делая пуджа, поговорив с одним другом, но оно всегда есть. И это агония, внушающая страх. У моего сына есть радио, но я не могу убежать от этого чувства с помощью такого средства, мне не нравится весь этот шум. Я хожу в храм, но ощущение одиночества остается во мне постоянно. Я не преувеличиваю, а лишь рассказываю о своих чувствах». Она сделала паузу на мгновение, а затем продолжила.

«На днях мой сын взял меня с собой на вашу беседу. Я не все смогла понять, что вы говорили, но вы упомянули что-то насчет уединения и чистоты его. Теперь, возможно, вы поймете». Тут в ее глазах появились слезы.

Чтобы выяснить, имеется ли кое-что глубже, кое-что, скрытое за чувством, которое находит на вас и которое одолевает вас, вы должны сначала понять это чувство, не так ли?

«Приведет ли меня это болезненное чувство одиночества к Богу?» — вопрошала она с тревогой.

Что вы подразумеваете под тем, что вы одна?

«Трудно облачить это чувство в слова, но я пробую. Это страх, который приходит, когда чувствуешь себя совершенно одним-одинешеньким, когда ты полностью сама по себе, когда ты совершенно оторвана от всего. Хотя мой муж и дети были при мне, эта волна, бывало, накатывала на меня, и я чувствовала себя как будто усохшее дерево на бесплодной земле: одинокое, нелюбимое и нелюбящее. Агония от этого была намного более сильной, чем при рождении ребенка. Она была пугающей и захватывающей. Я никому не принадлежала, было ощущение полной изолированности. Вы понимаете, не так ли?»

Большинство людей имеет это чувство одиночества, это ощущение изолированности, с его страхом, только они душат его, убегают от него, забываются в некого рода деятельности, религиозной или иной. Деятельность, в которую они вовлекаются, это их спасение, они могут забыться в ней, и потому-то они ее так настойчиво защищают.

«Но я прилагала все усилия, чтобы убежать от этого чувства изолированности с его страхом, и я оказалась не способной к этому. Хождение в храм не помогает, и даже если бы оно помогало, нельзя все время быть там, как нельзя провести свою жизнь, выполняя ритуалы».