Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик

Поостыв немного, я раскаялся в своей грубости по отношению к Жаку. В самом деле: еще сутки назад я и сам заподозрил бы сумасшествие в любом, кто вздумал бы мне рассказывать нечто подобное. Что ж удивительного в том, что парень отреагировал таким образом? Почему он, собственно, должен принимать на веру бредни фанатичного антрополога, с которым он, к тому же, знаком лишь поверхностно?

Преисполнившись раскаяния, я набрал его номер, однако Жак не взял трубку, наверно, здорово обиделся. Проклятый мерзавец!

Тут у меня появилась новая идея, гораздо лучше прежних, и я решительно заткнул пробкой бутылку с коньяком, чтобы оставаться водителем. Кстати, именно коньяк подсказал мне решение: как-то с полгода назад мне довелось забирать Лукаса из дома его родителей, где он по какому-то поводу перебрал алкоголя и был не в состоянии вести машину. Думаю, он набрал тогда первый попавшийся номер из своей записной книжки, оказавшийся моим. Заплетающимся языком он попросил «оказать ему чертову услугу» и забрать его из «этого царства старости». Я не был занят и помог ему, доставив домой (тогда они с Карин жили в одном из северных районов города, возле сахарного завода), заслужив витиеватую благодарность. Помнится, я по каким-то причинам отказался от предложенной мне Карин чашки кофе, но теперь это неважно. Важно то, что я отлично запомнил, где живут его родители и сейчас, обрадованный этой мыслью, вскочил, намереваясь немедленно навестить стариков и разузнать у них все, что можно, касательно исчезновения их сына и снохи. Уж они-то наверняка в курсе происходящего!

Час пик окончился, и поток автомобилей немного поредел, что было мне на руку. Я довольно быстро добрался до Синей Деревни – так почему-то назывался пригород, где жили старики Барлоу – и без труда отыскал нужную мне улицу. Вот будет здорово, если и сам этот аферист окажется здесь! Вообще-то я человек спокойный, покладистый и даже немного мямля, как утверждает мой отец, но в тот момент я был вне себя от негодования и готов был растерзать этого сукина сына, в одночасье спустившего мое спокойное, размеренное существование в канализацию.

Чтобы мою машину не заметили из окон, я припарковался на параллельной улочке и уже через пару минут стоял перед дверью знакомого мне дома, давя на кнопку звонка. Сначала я не услышал ничего, но вскоре до моего слуха долетел чей-то кашель, а чуть позже и громкое приближающееся шарканье, словно тот, кто производил этот звук, привязал к ступням листы наждачной бумаги и положил ни за что не отрывать ног от пола при ходьбе. Потом с той стороны что-то звякнуло – должно быть, какое-то запорное приспособление навроде цепочки или крючка, каковые до сих пор в большом почете у стариков – и мгновение спустя дверь приоткрылась, явив моему взору сизого цвета картошку-нос и дряблый старческий подбородок. Над подбородком я разглядел впалый рот, а над носом, соответственно, огромные очки с толстенными стеклами, превращающие глаза старухи в коричневые пятна размером с блин. Я опешил. В тот день, когда я забирал отсюда пьяного Люка, я мельком видел его отца – еще довольно крепкого, поджарого мужчину об одной ноге (второй он лишился в каких-то военных действиях невесть где), которому я не смог бы дать больше шестидесяти, и в том существе, что предстало предо мной сейчас, я никогда бы не заподозрил его жену и мать этого недотепы Люка. Старухе было не меньше ста лет, и крупноразмашистый тремор ее рук красноречиво повествовал об усилиях, которые ей пришлось затратить, чтобы добраться до двери. Неужели ж это бабка Лукаса? Он никогда не упоминал о ней в разговорах… В любом случае, отворить дверь могли послать и кого-нибудь помоложе!

Однако у меня были дела более важные, чем заботиться о благе Люковых предков, мне нужен был он сам, или, по крайней мере, информация о его местонахождении. Поэтому я громко поприветствовал бабку, исходя из того, что все старики плохо слышат, и представился. Боясь каких-нибудь фокусов, я намеренно не доложил сразу о цели своего визита, решив сделать это, когда окажусь внутри дома.

Алекс Шписс, Вы сказали? – проскрипела старуха, и стало ясно, что она забыла вставить свою челюсть. – Мне почему-то кажется знакомым это имя… Вы не из страховой компании?

Нет, не из нее. Я…

А! Поняла! Так в какой фирме Вы монтером, говорите? По отоплению?

Да нет, Вы неверно меня поняли. Я не монтер, а… приятель Вашего внука.

Бабка склонила голову на бок и посмотрела на меня чуть внимательней.

Вот как? Приятель Ману? Никогда бы не подумала, что у этого оболтуса могут быть такие приличные с виду приятели… А зачем он подослал Вас? Что он там опять придумал?

Я не сразу нашелся, что ответить. Было ясно, что старуха не в себе, и следовало быть внимательным при разговоре с ней, чтобы он не вылился в скандал.

Да нет, не беспокойтесь. Он меня не подсылал, а что он придумал, я и сам хотел бы выяснить. Понимаете, он… в общем, я нигде не могу его найти, и мне показалось, что он мог бы быть у Вас.

Да откуда ж? Он мне вообще на глаза боится показаться после той истории с часами, что учинил его выродок. А вот Клавдия, может, и знает что о нем, но ее сейчас нет. Да Вы, пожалуй, проходите, больно уж вид у Вас приличный…

Старуха посторонилась, и я вошел в пахнущую старой мебелью, чисто прибранную прихожую. Мне подумалось, что тут наверняка орудует домработница, иначе, принимая во внимания трясущиеся руки и шаткую походку хозяйки, ни о какой чистоте не могло бы быть и речи.

Ну же, не стойте, проходите в комнату и докладывайте, что там с Ману!

Почему она называет его Ману? Похоже на то, что у бабки несколько внуков, и она попросту не поняла, о ком из них идет речь.

Сделав еще два шага, я был оглушен внезапно хлынувшим откуда-то мерзким собачьим лаем, и на меня внезапно ринулась огромная туша местного «друга человека». Однако, не достав до моей глотки сантиметров тридцать, туша замерла в воздухе и грохнулась на пол, противно заскулив – шнур, которым она была привязана, не позволял ей перегрызть всех бабкиных гостей.

Цыц, Грум! – ласково изрекла старуха, наклонившись к валяющемуся зверю и потрепав его по мохнатой башке. – Веди себя хорошо, мальчик.

Я не понял, относились ли последние слова к псу или уже ко мне, и поспешил покинуть темную прихожую, идя на светящийся прямоугольник гостиной. Следом, стуча клюкой, телепалась бабка. Псина угомонилась, и ее больше не было слышно.

В средних размеров комнате царил уют пятидесятых: обитый полосатым цветным материалом диван с высоченной спинкой и резными белыми ножками, сервант, в многочисленные застекленные окошечки которого проглядывали вязаные крючком салфетки и куча однотипных статуэток, ковровая дорожка на полу и множество портретов в гамме сепия по стенам. Над всем этим убранством, естественно, степенно и громко тикали большие напольные часы (эти, должно быть, появились здесь в шестидесятых, заменив собой ходики).