Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков - Расселл Э. Мартин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья была отослана с позором. Марию/Анастасию отправили в поместье ее бабушки, Федоры Желябужской. Спустя два дня после отъезда Марии/Анастасии из Кремля все признаки болезни у нее исчезли. Через десять дней ее саму, ее бабушку по материнской линии, тетю и двух дядьев также по материнской линии, Ивана и Александра Желябужских, отправили в ссылку в Тобольск. Отцу Марии/Анастасии, Ивану Хлопову, дали воеводство в Вологде. В августе 1619-го — меньше чем через два месяца после возвращения отца Михаила Романова, Филарета, из польского плена (14 июня 1619 года) и поставления его в патриархи (24 июня того же года) — Хлоповых снова переместили. Марию/Анастасию и ее родственников направили из Тобольска в Верхотурье, а оттуда в декабре 1620 года в Нижний Новгород, где они заняли дом, некогда принадлежавший Кузьме Минину, герою Смутного времени. Ивана Хлопова перевели в 1619 году с поста в Вологде в его поместье возле Коломны[617]. Хлоповы и их род, стоявший на пороге высшей власти и статуса, были повержены.
Позор Марии/Анастасии Хлоповой перечеркнул планы скорой женитьбы Михаила Романова. Достаточно долго царь решительно отказывался рассматривать иные кандидатуры, вероятно надеясь, что ему вернут Хлопову. Но в конце концов его убедили вновь заняться вопросом брака, и прежде всего он обратил внимание на иностранных кандидаток. Сперва ему предложили посвататься к дочери литовского правителя, союз с которой, как предполагалось, мог привести к возвращению утраченных территорий и к стабильному миру на западной границе. Согласно летописи, это предложение исходило от отца Михаила, патриарха Филарета, но было почти сразу отклонено, не стали даже обращаться к литовскому двору[618]. В сентябре 1621 года было направлено посольство из Москвы в Копенгаген, чтобы навести справки о дочерях герцога Иоганна Адольфа Гольштейн-Готторпского, который приходился зятем и двоюродным дядей королю Дании Кристиану IV. Сам король, однако, отказался встречаться с прибывшими, сославшись на болезнь, и оставил решение этого вопроса придворным. На самом деле он не хотел этого брака — в частности, потому, что будущей невесте пришлось бы переходить в православие. Русские послы, в свою очередь, отказались обсуждать вопрос с кем-либо, кроме короля, — тем дело и кончилось[619]. Вторую делегацию отправили за границу в январе 1623 года, уже в Швецию. Русские послы поехали туда с предложением брачного союза между царем Михаилом Федоровичем и Екатериной, свояченицей короля Густава II Адольфа и младшей сестрой Георга Вильгельма Гогенцоллерна, курфюрста Бранденбургского[620]. На этом браке настаивал отец царя, но и на сей раз ни потенциальная невеста, ни ее семья не желали вести переговоры, и вопрос был закрыт[621].
После того как поиски иностранной невесты — и подходящей, и желающей стать женой Михаила Федоровича — успехом не увенчались, он переключил внимание на своих подданных, так имя Марии Хлоповой вновь стало предметом обсуждения. Почему это произошло, отчасти можно объяснить привязанностью, которую Михаил сохранил по отношению к Марии даже спустя семь лет после ее позора и изгнания. Но сам механизм выбора невесты, рассмотренный нами выше, подталкивает и к иному возможному объяснению появления кандидатуры Хлоповой в матримониальной дилемме Михаила. Хлоповы один раз уже проходили очень жесткий отбор. Мы знаем наверняка, что их генеалогия и медицинская история были исследованы вдоль и поперек. Если, разумеется, Мария Хлопова не была неизлечимо больна (а тот факт, что она быстро поправилась и была достаточно здорова, чтобы жить семь лет в изгнании, говорит нам именно об этом), тогда ее кандидатура заслуживала восстановления в списках, хотя бы для того, чтобы избежать долгого и сложного поиска невесты. Таким образом, учитывая в некоторой степени и эмоции Михаила Федоровича, нельзя не заметить более практичных мотивов, лежавших за возвращением к кандидатуре Хлоповой.
15 сентября 1623 года, после провала шведской брачной кампании, разбирательство по делу Хлоповой было возобновлено. Имена расследователей значатся в записях того времени, и это — помимо отца царя (теперь Филарет уже не был в польском заточении) — те же люди, что расследовали дело и в 1616 году: царь и трое бояр (Романов, Черкасский и Шереметев). Первыми 16 сентября в качестве свидетелей вызвали двух иностранцев, которые обследовали Хлопову сразу после возникновения болезненного состояния, — доктора Бильса и лекаря Балцера. Они поставили немного разные диагнозы. Бильс доложил, что у Хлоповой было небольшое желудочно-кишечное расстройство, которое, по его мнению, должно было пройти быстро и без последствий. Он заявил, что успешно лечил подобные заболевания и раньше и — самое главное — «плоду де и чадородию от того порухи не бывает»[622]. Балцер, которого расспрашивали следующим, диагностировал «желтую болезнь», но согласился с Бильсом в том, что болезнь не была серьезной. Оба диагноза противоречили отчету, сделанному Михаилом Михайловичем Салтыковым, который, напомним, сразу после произошедшего доложил царю, что и тот и другой врачи определяют болезнь Хлоповой как хроническую и неизлечимую. Балцер также сообщил о странном вопросе от Салтыкова. Как записано в отчете 1623 года, «Михайло де его спрашивал, будет ли она им государыня?». И Балцер «сказал ему, почему ему [Балцеру] то ведати, то не его дело»[623].
После этого призвали Михаила Салтыкова, бывшего на тот момент окольничим[624]. Он всячески пытался дистанцироваться от тех событий и заявил, что никогда не давал Марии/Анастасии никаких лекарств — все лекарства, которые прописывали Бильс или Балцер, давали ей они или ее отец, Иван Хлопов. Также Салтыков утверждал, что спрашивал Балцера, можно ли вылечить Хлопову, однако вопреки заявлениям иностранцев заверил: Балцер ему сказал, что не может лечить эту болезнь, но Бильс как доктор мог бы. Тогда снова призвали Бильса и Балцера, чтобы они повторили свои показания перед Салтыковым «с очей на очи», и оба
