Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 2 - Николай Корнеевич Чуковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И снова шарканье снега под облипшими кольями, хлюпанье воды в унтах, жажда, сжигающая внутренности, и усталость, погашающая все мысли, чувства, оставляющая одно желание — свалиться в снег.
Горячее солнце движется в мокрых сучьях. И вдруг — звук бегущей под снегом воды, звонкий и нежный. Катерина Ивановна взглядывает на меня, останавливается, освобождает ноги от кольев. Мгновенно и я сбрасываю с плеч груз, с ног колья. Одним движением ноги я обрушиваю в воду толстую рыхлую снеговую корку. Мы садимся на корточки возле образовавшейся дыры и пьем весеннюю черную воду. Катерина Ивановна выпивает несколько горстей и отходит — ей холодно. А я пью, пью и все не могу напиться. Я пью до тех пор, пока холодная вода не переполняет меня. Тогда и мне становится холодно, и я начинаю лязгать зубами…
13
Дорога шла параллельно берегу моря, и нам нужно было перейти ее. Это была наезженная дорога, со следами подков, и шин, и танковых гусениц на снегу, дорога, которой пользовались много и часто. Но когда мы вышли на нее, озираясь, она была пустынна. Правда, далеко мы ее просмотреть не могли, так как она заворачивала, и мы видели только то, что было до поворота. По обочине тянулись телеграфные столбы. Катерина Ивановна двигалась не торопясь, внимательно все оглядывала и даже, вместо того, чтобы сразу пересечь дорогу, пошла по ней; я шел за Катериной Ивановной.
Мы услышали гул мотора, шипение шин, разбрызгивающих мелкие лужи, и, раньше чем мы успели что-нибудь предпринять, из-за поворота выскочил грузовик. Я увидел немецких солдат, едущих стоя; все их лица были обращены прямо к нам.
Я рванулся в сторону леса; было нестерпимо стоять в ярко-синем летном комбинезоне на виду у шестерых немцев — местные жители в комбинезонах не ходят. Но Катерина Ивановна взяла меня за руку.
— Поздно, — сказала она.
Я остановился. Я сам понимал, что поздно. Уверенный, что пришел конец, я остановился рядом с Катериной Ивановной на краю дороги и стал смотреть навстречу приближающемуся грузовику.
Катерина Ивановна засунула руку за пазуху и вытащила гранату Ф-1. Руку с гранатой отвела за спину. Я вспомнил, что у нее есть и вторая граната.
— Дай мне гранату, — сказал я.
Она искоса посмотрела на меня снизу вверх светлыми, отражающими небо и солнце глазами.
— Ты мне не веришь, — сказал я. — Ты не смеешь мне не верить.
— Я тебе верю, — ответила она.
Но и не подумала дать мне гранату.
Она мне верила, но полагала, что я не в состоянии толково распорядиться оружием. И неожиданно для себя я пришел в бешенство.
— Дай гранату! — с яростью сказал я.
Она опять искоса взглянула на меня светлыми глазами, быстро порылась за пазухой и сунула мне в руку гранату.
Грузовик катился, увеличиваясь, потряхивая кузовом. Я ждал его, не двигаясь, не мигая, чувствуя, как кровь стучит у меня в висках. Осталось всего несколько секунд.
И вдруг метрах в пятидесяти от нас он остановился, резко затормозил. Солдаты попрыгали на дорогу. Я ждал не этого и потерялся.
А они между тем подошли к покосившемуся телеграфному столбу. Движения их были неторопливы, я слышал спокойные голоса. Столб держался только потому, что запутался верхушкой в ветвях сосны. Провода были порваны. Солдаты навалились на столб и принялись подымать его, звеня проводами. Это были связисты, починявшие линию.
Они видели нас, они не могли нас не видеть, но смотрели на нас равнодушно, как на снег и на сосны.
Катерина Ивановна легонько толкнула меня и лениво пошла в лес по другую сторону дороги. Я пошел за нею еще ленивее. Потом мы побежали.
А гранату я ей не отдал. Я спрятал гранату себе в карман.
14
Нас опять охватило такое возбуждение, что мы забыли об усталости и шли очень быстро. Здесь, ближе к морю, лес был редок, с большими порубками, нам то и дело приходилось перелезать через канавы, через плетни, обходить поселки. Когда-то это был довольно населенный край, но сейчас он словно вымер. Поселки стояли пустые. Только раза два заметили мы дымок над крышами. Мы чуть было не натолкнулись на женщину, которая тащила хворост из лесу, но вовремя легли, и она нас не видела. День подходил к концу, солнце ползло вниз.
Катерина Ивановна часто оборачивалась и, поджидая, глядела мне в лицо. Ей, кажется, хотелось поговорить. Но сквозь опухшие, заросшие болячками губы ее вырывался один только звук:
— В-в-в…
Она передергивала плечами. Ее бил озноб.
И вдруг впереди мы увидели море.
Мы остановились на высоком лесном обрыве, под нами зеленели вершины елок. За этими вершинами простиралась пустынная ледяная равнина, залитая лилово-багровым светом, потому что солнце висело уже над самым горизонтом.
Мы решили подождать темноты. Я сел на широкий сосновый пень, и она присела рядом со мной. Она прислонилась ко мне, и я снова почувствовал, как она горяча и как ее трясет.
— В-вот, в-вовсе не холодно, — уговаривала она себя вполголоса. — В-вот, не холодно в-вовсе.
Потом вдруг сказала:
— Я тебе верю, не думай. Я тебе только в первый день не верила. Не сердись. Не сердишься?
— Нет, — сказал я.
— Я тогда, на озере, нарочно перчатку уронила, чтобы посмотреть, что ты будешь делать, когда останешься один. Если бы ты бросил орден, или стал бы уничтожать документы, или сорвал бы петлицы, я бы тебя убила…
Я ничего не сказал, и она, видимо, подумала, что я рассердился. А ей не хотелось, чтобы я сердился, она словно растаяла — впервые за столько дней.
— А у меня дочка есть, — сказала она. — Третий годок уже. Зовут Тамарочкой.
— Где она? — спросил я.
— В Вологду увезена, у старшей моей сестры.
— А где муж?
— Воюет. Не знаю, жив ли. С осени писем нет.
Мы помолчали.
— А ты женат? — спросила она.
— Был женат очень давно. Разведенный.
И вдруг неизвестно с какой стати, совершенно неожиданно для себя самого, я рассказал ей всю мою историю, которую никогда никому не рассказывал: как мне изменила жена и как я ее бросил. Катерина Ивановна слушала меня с той внимательной серьезностью, с какой женщины слушают обо всем, что связано с семьей и любовью.
— А она любила тебя, когда ты ее бросил? — спросила она.
— Очень, — сказал я.
— А ты ее любишь?
— Тогда я думал, что
