Завод - Илья Штемлер

«Буря», пронесшаяся по цеху, когда подбивали годовой план, наконец утихла, оставив на верстаках сверкающие свежей краской готовые приборы. Девушки-контролеры просматривали комплектацию, вкладывали в ящики инструкции и паспорта. Щелкали пломбиры.

Рабочих в цехе было немного. Да и те уже собирались по домам. Подобревший по случаю удачного выполнения годового плана Стародуб ходил рядом с начальником АХО: надо сдать цех на два новогодних дня.

— Что, Иван Кузьмич, скинули годик? — спросил Павел. Неловко было молча проходить мимо.

— Скинули, Павел Егорович. Теперь два дня отсыпаться буду. А ты чего домой-то не идешь? Или место прибираешь? — Иван Кузьмич видел, как Сопреев и Кирпотин прибирали инструмент, аккуратно укладывая в шкаф.

Павел подошел к своему верстаку, достал наряды и принялся подбивать бригаде заработок.

— Есть такие острова, где люди переговариваются свистом. По радио рассказывали. — Сопреев произнес это, ни к кому не обращаясь, в пространство.

Никто не поддержал его затравку.

Врут, наверное. Это ж надо, свистом! Понимаю, если что-то простое передать, к примеру, поди сюда или есть хочу. А если какую историю, то как же? Тут и словами не всегда объяснишь… — Сопреев поднял остренькое лицо и хитро ухмыльнулся.

Кирпотин вытряхнул из чемоданчика мусор и принялся перекладывать в него из шкафа инструмент. Алехин обратил на это внимание, однако промолчал.

— Вот что, Паша, хочу уйти из бригады. — Кирпотин произнес это негромко, как бы между прочим.

Павел прицелился в него зелеными глазами.

— Объяснять тебе, Паша, ничего не буду и не хочу. Только вместе с тобой работать нет у меня желания. Понимай как знаешь. К Синькову перехожу с нового года.

— Что ж так, Саня? Поди, двадцать лет вместе отработали?

— Да так, Паша… Не хочу я тебя судить. Каждый себе хозяин. Точно душно у тебя в бригаде. А я человек в летах, мне воздухом под старость надышаться хочется. Не обессудь…

— Иди. Если приперло. — Павел отвернулся к нарядам. Он даже взглядом не проводил удаляющегося Кирпотина.

— Ладно! Найдем человека, — тихо сказал Сопреев, искоса присматриваясь к Павлу. — Правда, Санька хоть и дурак, да дело свое знал отлично.

— Ты больно умный, — прервал Павел.

— Конечно, я умный. И ты это знаешь. Иначе давно бы меня турнул из бригады за вздорный характер.

Павел недобро усмехнулся и отодвинул бумаги. Что-то путались цифры, уже три раза записывал одну и ту же сумму. Он знал, что Сопреев каким-то хитрым ходом повернет разговор с выгодой для себя. И даже если в чем-то признается, только лишь для того, чтобы в итоге оказаться в выигрыше.

— Бес ты, Мишка! Ну и бес. Каждый раз удивляюсь.

— А ты не удивляйся, Паша, учись. Не просто ведь я горло деру — науку тебе преподаю, а ты учись. При твоих данных можно шагнуть вперед, если учиться будешь у меня. К тому же ты человек партийный, не в пример мне.

— А по шее? Вдруг я тебе дам по шее, Мишка? Ведь не ждешь. И все твои карты перетасую.

— Не дашь, Паша. Если промолчал насчет тех писем, что я в народный контроль посылал, то промолчишь и впредь.

Павел всего мог ожидать в разговоре с Сопреевым, но это было уже слишком. Выходит, Сопреев знал, что ему, бригадиру, все известно.

— Из коридора-то все видно, — продолжал Сопреев. — Да и когда я вернулся, заметил, что вы оба словно в воду опущенные. Тут ума большого не надо, чтобы санализировать. Понервничал я на собрании, но ты, Паша, оказался человеком головастым, смекнул что к чему. Понял, что шум поднимать — вроде выгоды никакой… Действительно, чего шуметь-то? Разве я писал клевету? Нет. Подсказал людям, как вернее дело свое делать. Коллектив предал? Ерунда. Коллектив — это часть общества. А раз я старался услужить обществу в целом, то, выходит, и коллективу помог, только они этого сознавать не хотят. Мелкими своими выгодами занимаются. А если бы ты, Паша, вдруг и вякнул что-нибудь против меня, так ведь я бы тебя, Паша, в порошок стер. Как же так? При всех твоих заслугах в местничество ударился? Честь мундира блюдешь? Я ведь слова-то знаю… Я б тебе показал, Паша, кузькину мать. Все разом сбил бы. И куда писать — знаю. Так что ты, Паша, мудрость тогда проявил и дальновидность. — Сопреев все говорил ровно, однообразно. Но казалось, что в каждую новую фразу он вставлял стальной прутик для прочности. Голос его твердел. — А ведь мне, Паша, многого не надо, мне надо, чтобы я до конца дней своих работал потихоньку-полегоньку. Без всяких шурум-бурумов. Нам с тобой, Паша, переучиваться поздно. И другой завод искать поздно. Тут вроде мы в родном доме. Пусть уж Греков где-нибудь в другом месте свои эксперименты ставит. И не наивный я, Паша, все понимаю. Плетью обуха не перешибить. Однако время-то, глядишь и оттяну немного. А там пусть делают что хотят. Сколько мне еще осталось? Уже пятьдесят четыре. Годков несколько протяну в пересудах разных. И в мире сойду. Так-то, Паша. Ведь не только на себя работаю, на тебя тоже. Мы с тобой честно хлеб свой зарабатываем, без всяких там мудростей. Так нечего под старость позориться. Кому охота в свой гроб гвозди заколачивать?

Павел в смятении саданул кулаком по нарядам. Сопреев смотрел на него без улыбки, как бы сочувствуя.

Смердов и Старостин прибыли в горком ровно в час. Первый секретарь горкома Коростылев не любил нарушений в графике приема. День и так был расписан чуть ли не по минутам. Коростылев установил в кабинете новинку — «электрический секретарь». Когда исчерпывался регламент, срабатывал тоненький, настойчивый звонок.

— Что, подкрутили хвост вашему Грекову? — Коростылев не встал из-за стола, как в прошлый раз, а лишь приподнялся, упершись ладонями о подлокотники кресла. — Сижу, любуюсь протоколом комиссии. Ну и ну! Что же сообщат нам директор и парторг? Придется слушать на бюро горкома. — В голосе Коростылева звучали сожаление и досада. — Как у вас с планом?

— Порядок, — с готовностью ответил Старостин. — Все в ажуре. Сто два процента. Предварительно.

— Ну и то хорошо. — Коростылев поднялся, нахмуренный и недовольный, прошелся по кабинету. Остановился напротив Смердова. — А где именинник?

— В Москве, в командировке, — отозвался за директора Старостин.

— А вам что, нездоровится? — обратился к директору Коростылев.

— Нет, нет. Я абсолютно здоров. — Смердов выпрямился и замолчал. Под лопаткой тягуче ныло. Но не станет же он распространяться по этому поводу.

— Часа два назад тут сидела жена Грекова. — Коростылев провел рукой по спинке кожаного стула. — По-видимому, у них серьезный разлад. А к тебе в партком идти не решилась, чтобы слух не проник на завод. Репутацию бережет. Приструните, говорит, мужа моего. Приструните! — повторил Коростылев, прислушиваясь к звучанию слова.

— Кто бы мог подумать? Такой был семьянин, — произнес Смердов.

Коростылев обернулся. Рыжеватые брови его изогнулись.

— Действительно, кто бы мог подумать? Странно все, Рафаэль Поликарпович, — сказал Коростылев. — Такой уравновешенный человек, ваш Греков, здравомыслящий и вдруг ударяется в какую-то юношескую авантюру. Пытается перестроить завод. Проделывает огромную работу, налаживает контакты с социологами, экономистами-кибернетиками. Выдвигает оригинальные предложения по реорганизации. Расчеты, выкладки. И все на высоком экономическом уровне. Я ведь кандидат экономических наук, между прочим. И с превеликим любопытством ознакомился со всем этим вопросом. Чудак он, ваш Греков. Заявляет при всех, что завод-де похрамывает, что ряд изделий вынужден выпускать с отклонением от техусловий. И главное, — в кусты не прячется, ни на кого не валит. А ведь знал, что подобное заявление без внимания не оставят. Чудак, да и только! Действительно, Рафаэль Поликарпович, кто бы мог подумать.

Смердов сидел с непроницаемым лицом. Старостин уткнулся в свой блокнот и не смотрел на секретаря горкома.

— А тут еще эта история! Допустил, чтобы жена пришла в горком жаловаться. Ну куда это годится, Рафаэль Поликарпович? Кто бы мог подумать? Может, он и впрямь психически не уравновешенный? Вы в прошлый раз обратили на это внимание, Рафаэль Поликарпович, помните?

Смердов не ответил. Старостин встал, поискал что-то в карманах, захлопнул блокнот.

— Я полагаю, что произошло это не от хорошей жизни, — сказал он. — А что касается заводских дел, то Греков вел себя верно. Конечно, есть у него недостатки. Но прижимать его к этим бумажкам? Я лично напишу особое мнение. И думаю, что на заводе меня поддержат.

Старостин сел и искоса взглянул на директора.

— Ну вот, мнение парторга завода нам ясно. — Коростылев достал из ящика стола папку и положил перед Смердовым. Ту самую, которую оставлял секретарю горкома Греков. — Не откажите в любезности, передайте Геннадию Захаровичу. Кое-что я пометил на полях. Но это частные замечания экономиста. Их немного. В основном по вопросу поставок. — Коростылев взглянул на «секретаря». До звонка оставалось пять минут.