Рисорджименто - Олеся Шеллина

в камеру наемнику, который, пожав плечами, вытащил из ножен небольшой кинжал и подошел к Коррадино. — У тебя есть выбор, Коррадино, умереть быстро, или умирать долго и мучительно, как мой муж и мои дети. Я могу быть милосердной, тебе все равно не выйти отсюда. Зачем тебе что-то еще скрывать?

В ответ я ничего не услышала, и отвернулась, когда раздался первый крик боли. Несмотря на грязь и влагу, я прислонилась к стене камеры и заставила себе повернуться, наблюдая, как справляется с возложенной на него миссией Тоддео. Он не испытывал ничего к пленнику, просто выполняя свою работу. Самое удивительное, что я тоже ничего не чувствовала. Это мне не понравилось, все же я меняюсь, и меняюсь довольно быстро и далеко не в лучшую сторону.

— Стоп. — Я остановила наемника, который быстро отошел от своей жертвы, освобождая мне место. Черты лица молодого мужчины было практически не разглядеть под заливающей его кровью. Вовремя я остановила Тоддео, складывалось ощущение, что в ближайшее время, он с хирургической точностью вытащил бы тому глаз. — Что ты должен был сделать, Коррадино?

— Перевести пленника из Форли в Неаполь, — прохрипел он, поднимая голову.

— Какого пленника? — я подошла ближе, заглядывая в его заплывшие кровью глаза. Он молчал, не отвечая на мой вопрос. — Какого пленника тебе нужно было перевести из Форли в Неаполь? — прорычала я, понимая, что все стало еще больше запутаннее, нежели изначально.

— Сеньора Сфорца, если честно, вы удивляете меня с каждым разом все больше и больше. Не ожидал вас здесь увидеть, скажите честно, вы преследуете меня? — я резко обернулась в темноту на мужской голос, который показался мне смутно знакомым. Я не могла сообразить кто это и откуда его знаю, что меня нервировало еще больше, нежели некие закулисные игры Риарио, про которые я нихрена не знала и даже не догадывалась. Взяв факел со стены, я вышла из камеры и обвела им вокруг себя, пытаясь сориентироваться откуда шел знакомый голос. Силуэт из камеры напротив мелькнул в еле видимом свете, от чего я вздрогнула, хотя целенаправленно искала источник звука. Подойдя к закрытой железной решетке, я осветила пространство перед собой и удивленно вскинулась. Прямо передо мной предстал тот самый парень из застенка темницы замка Святого Ангела в Риме.

— Джулиано? — я наконец вспомнила, как его зовут, приглядываясь к нему, стараясь разглядеть в этом грязном, исхудавшем лице, знакомые очертания.

— Милости просим в наши апартаменты. Присесть не предлагаю, слишком двусмысленно это прозвучит. — Он прислонился плечом к решетке своей камеры и не сводил с меня пристального взгляда.

— Что ты тут делаешь?

— Повторяется история, замыкаясь на этом моменте, делая свой круг и беря начало к новой петле, — он разглядывал свои ногти, наконец, прекращая буровить меня взглядом.

— Ты был в Форли, тогда, когда убили Риарио, — еле слышно прошептала я, вспоминая, что он был первым, кто зажег толпу криком «Смерть Орси», тем самым подавив первую волну недовольства.

— Был. Но не по своей воле. Давайте на чистоту, ибо мне больше скрывать нечего, собственно, как и вам разговаривать со мной, в связи с такими случайными и неслучайными встречами. — Он обхватил решетку обеими руками и прислонил лицо к прутьям, стараясь быть ближе ко мне. — Я вам немного соврал, когда рассказывал, кто я такой, но вот ваш муж довольно быстро выбил из меня правду, которая, я думал, дойдет до вас. Но это, собственно, и предрешило мою судьбу — скитаться вместе с вами, где бы вы не были.

— Турок, — мозаика в голове начинала складываться. Причем довольно резко и болезненно.

— Совершенно верно, я всегда знал, что вы очень умная женщина, — он улыбнулся и, наконец, отлип от решетки, занимая положение, которое не вызывало у меня дискомфорта при общении с ним.

— Тот турок был тем самым пленником. Его Риарио забрал с собой в Форли, ведь так? Именно поэтому он спустился к тебе с аналогичной моей просьбой? — я прищурилась, пытаясь разглядеть хотя бы каплю лжи или лицемерия, которые могли промелькнуть на молодом лице.

— Не совсем так, но в целом, да. Я сопровождал нашего гостя уже довольно длительное время, но скрываться долго нам не удалось, учитывая его некоторые выразительные внешние данные. Я единственный, кто остался от его, так называемой свиты, но я не воин, не охранник, ни наемник, я обычный толмач, который просто хочет, чтобы наш дорогой гость достиг своей родины и убрался с нашего континента. В Венеции нас поймали, и капитуляция Сикста в той войне была как раз связана с нами, нас переместили в Рим, но потом началось то непонятное безумие, в результате которого граф Риарио, пригласил нас погостить у него в Форли. На самом деле, наше, так называемое, пленение не было таким отвратительным, граф содержал нас, как обычных гостей с некоторыми ограничениями в передвижении, видимо, все это время размышляя, как поступить с нами в дальнейшем. Но все меняется. Озлобленность Святой Церкви на фоне потери такого важного пленника в их закулисной международной войне слишком огорчило Святой Престол. Но вот откуда они узнали о нас, остается большой загадкой, которая, скорее всего, сидит с нами по соседству. В Неаполь нас так и не доставили, но зачем-то довезли до Милана и бросили здесь, где мы провели последние полгода. Зачем и почему это сделали, мне не ведомо, спросите у Людовико Моро. Это все, что я знаю. — Он развел руками, показывая, что в принципе не причем во всей этой заварухе, он так, просто обычный сопровождающий, работающий за еду во славу альтруизма.

— Почему я должны тебе верить?

— Вы можете мне не верить, но наш дорогой гость сейчас доживает последние минуты, если уже его не казнили к этому моменту, пока мы с вами разговариваем здесь. — Он развернулся и ушел вглубь камеры, скрываясь из зоны моей видимости.

— Кто он? — громко спросила я.

— Гияс ад-Дим-Джем, если это вам что-то говорит, — ответила мне темнота.

— Но он же должен быть во Франции, — тихо проговорила я, немного опешив от такого заявления, не понимая до конца, как такое может в принципе быть. Родной брат Баязида, который сейчас рулил османской империей и который сильно не желал, чтобы его родственничек нагрянул к нему и потребовал свою долю папиного наследства.