Планета Вода (сборник) - Борис Акунин

В левой руке инвалидка держала тряпичную куклу, в правой – длинную булавку. И тыкала, тыкала, тыкала острием. Кольнет – хихикнет. Кольнет – хихикнет.

С бьющимся сердцем Эраст Петрович отодвинулся. Перешел к следующему окну, думая, что после такого зрелища его уже ничем не прошибешь.

И ошибся.

В келье было темно, поэтому он включил фонарик. Посветил внутрь – и сразу погасил, чуть не вскрикнув.

Прямо у рамы, на расстоянии вытянутой руки, сидела высохшая старуха с проваленным ртом, шишковатым носом и широко раскрытыми стеклянными глазами. Ее пальцы быстро-быстро двигались, шевеля спицами. Ведьма что-то вязала. В полной темноте.

Фандорин пригнулся. Яркий свет должен был ослепить старуху, человека разглядеть она не могла. Пусть подумает, что это полыхнула зарница. Или что примерещилось.

Но за стеклом не было никакого движения.

Похоже, это я тут привидение, подумал Эраст Петрович. Меня не замечают. Можно было не трудиться, переодеваясь в черное.

Оставалась последняя келья, пятая, и, ведя с самим собой совершенно необязательный диалог, Фандорин оттягивал миг, когда придется туда войти. Метод исключения со всей определенностью указывал, что именно там жила и умерла страшной смертью игуменья.

Наконец, стиснув зубы, Эраст Петрович направился к крайней двери.

– Надо произвести осмотр места преступления, – сказал он себе. – Действовать по стандарту. Все эмоции – потом.

Открыл незапертую дверь, решительно переступил через порог.

Включил фонарик.

В первую минуту без эмоций получилось.

Так. Следы обыска. Всё перевернуто вверх дном, подушка и подстилка на кровати выпотрошены.

Это что? Ларец, пустой. Замок выломан. Очень интересно.

Ого, даже под пол залезли. Он приподнял вывернутую доску, положил на место, снова вынул. Совсем рассохшаяся, почти не скрипит.

Но потом спокойная работа закончилась.

Луч осветил большое темное пятно на полу под железной кроватью. Эраст Петрович понял, что это засохшая кровь, и его заколотило.

Он опустился на доски, провел по ним рукой и замычал от нестерпимой боли.

Невозможно, невозможно, невозможно!

Здесь, прямо здесь, она умирала в невыносимых муках. Беспомощная, не могущая даже вскрикнуть…

«Я тебя найду, кто бы ты ни был», – прошептал Фандорин, и эта мысль помогла ему взять себя в руки.

Он задвигался с удвоенной скоростью, осматривая комнату сектор за сектором и ничего не упуская. Задержался только у стены, к которой были прикреплены две фотографии.

Какой-то длиннобородый архиерей и очкастая монашка. Вероятно, умершие – под каждым снимком по оплывшей свечке. Эти неизвестные Эрасту Петровичу люди для нее что-то значили. Больше, чем тот, кого она когда-то, в прежней жизни, любила.

Семнадцать лет они двигались каждый в свою сторону. Нет, двигался он, она всё время находилась в одной точке, но при этом переместилась много дальше. Забыла его, наполнила свою жизнь иным смыслом. А потом какая-то нечеловечески жестокая тварь эту жизнь оборвала.

Ничего, тварь свое получит, подумал Эраст Петрович, идя от скита к обрыву. И не по-христиански улыбнулся.

Кажется, тут есть за что зацепиться.

При свете дня

Когда Фандорин вернулся в больницу, солнце еще не выглянуло из-за леса, но воздух был уже не темен, а светло-сер.

Товарищ прокурора спал в пустой палате, накрыв голову подушкой. На тумбочке лежала металлическая коробочка. Открытая. Но пузырек был полон. Эраст Петрович проверил фольгу на пробке и удовлетворенно кивнул. Ночь далась Клочкову нелегко. Он боролся с искушением и победил его; в конце концов даже сумел уснуть. Неплохо.

А Фандорин знал, что, несмотря на бессонную ночь, не сомкнет глаз – нечего и пытаться.

Он снял мокрую одежду, достал из удобнейшего, со множеством отделений, американского чемодана свежую рубашку, галстук, легкий полотняный костюм в серую полоску. Побрился патентованной механической бритвой, привел в порядок прическу. Осмотрел себя в зеркало – слегка подровнял специальными ножницами усики.

Вышел на крыльцо, прищурился от первых лучей, начавших просачиваться через гребенку высоких остроконечных елей. Размеренным, но спорым аллюром побежал навстречу солнцу. Прямо на востоке, в пятнадцати верстах, находилось село Шишковское, центр цивилизации: церковь, меховая фактория, лавки, телеграфный пункт.

Заблудиться Фандорин не боялся. Единственная дорога, начинающаяся от больничного двора, могла вести только в Шишковское. Двигался Фандорин, правда, не по ней, а прямо по лесу, однако держался в пределах видимости.

Бежать через чащу было интересней, чем по дороге. Приходилось огибать деревья и кусты, перепрыгивать через ямы и лужи. Получался не просто бег, а отличная тренировка дыхания, реакции и мышц всего тела.

Скоро Эраст Петрович разогрелся, слегка распустил воротнички и ослабил узел галстука, а кепи сдвинул на затылок, но голова оставалась ясной и холодной, как морозный январский день.

Фандорин бежал и думал, что не быть христианином очень удобно. Найдешь гадину, поймаешь – и можно будет уничтожить ее без малейших угрызений, с наслаждением. Не спеша, со вкусом. Чтобы гадина получила за всё полной мерой. Это будет не жестокость, а справедливость. Бога, видимо, не существует и рассчитывать на посмертное наказание для мерзавцев не приходится. А стало быть, мне отмщение и аз воздам.

За приятными рассуждениями время летело быстро. До села Фандорин добежал за час с четвертью, без каких-либо приключений, если не считать таковым столкновение с бабами-грибницами. Когда на них из-за кустов, прыгая, как заяц, выскочил городской человек в галстуке, приложил палец к козырьку и понесся дальше, бедняжки завизжали и побросали лукошки, из которых (отметил наблюдательный Эраст Петрович) посыпались крепкие, отборные грибы, сплошь боровики и подосиновики.

Исполнив самое неотложное из запланированных дел, Фандорин отправился к отцу благочинному, на чьем пастырском попечении находился обширный лесной край размером с две Московские губернии, а населением едва в один московский околоток.

Священник выслушал раннего гостя очень внимательно. Кивал головой, со всем соглашался. Был отец Валерий именно таким, каким надлежит быть сельскому батюшке: не слишком тучен, но и, упаси боже, не тощ; умеренно бородат; седоват, но еще не стар. Взгляд имел мягкий, лицо приятно румяное.

– Поеду, что ж, – сказал он со вздохом. – Давно собираюсь. И владыка Виталий ждет. Он у нас строженек, не то что я грешный. Вроде и имена у нас похожи, Виталий да Валерий, а только где мне до него. Он, как орел прегрозный, в небе парит, высоко глядит и как где заметит непорядок – камнем упадет, железным клювом вдарит. Я по земле влачусь, по обширному своему уезду, с ухаба на ухаб. Согласно фамилии. Фамилия у меня такая – Раздорожный.

– Ну и что? – спросил Фандорин, пытаясь составить о пастыре верное суждение. Видно, что человек мягкий, но не робок ли? Не испугается ли ответственности перед своим епископом?

– Раз дорожный, то и пребывай всю жизнь в дороге, – вздохнул отец Валерий. – Судьба. Хотя, конечно, что и вся наша жизнь, если не дорога? Едемте, сударь в Утоли-мои-печали. Это я по малодушию всё откладывал. Очень уж не хотелось дорогое сердцу место видеть опоганенным… Но коли уж вы, сударь, утрудились за мной явиться, чувствую себя устыженным. Чаю только попейте. Матушка с утра оладушков напекла, сметанка свежая.

Когда же Эраст Петрович вежливо уклонился от оладушков, отец Валерий решительно заплел длинные власы в косицу и снял с гвоздя широкополую, видавшую виды шляпу.

– Сейчас заложу и поедем с Божьей помощью. Всё, о чем просите, исполню. И на скалу взойти благословлю, пускай мне потом за то от преосвященного даже нагоняй выйдет. Мешать вам не стану. Мне и самому надобно там, в часовне, одному побыть. Помолюсь, Февронью-мученицу лишний раз помяну. И за ваш труд тоже Господа попрошу. Дело-то таинственное, без Божьей помощи не разрешится. Так что я всё по своей линии исполню, а вы ваше, земное, по обязанности вашей.

Эраста Петровича такое распределение обязанностей отлично устраивало.

Поп ловко и быстро запряг в большую и прочную, видимо, не боящуюся никаких ухабов бричку двух таких же крепких коньков.

И поехали.

Правил отец Валерий степенно, без неуместного сану поспешания, поэтому на восьми лошадиных ногах ехали медленнее, чем Фандорин бежал на своих двоих. Но разговор был такой, что Эраст Петрович не заметил, как пролетело время.

Благочинный рассказывал про покойную игуменью, которую знал еще с тех пор, когда она молоденькой послушницей жила на архиерейском подворье в губернском Заволжске.

– Разглядел в ней нечто прежний владыка, – говорил священник. – Был у него дар прозревать в людях то, чего они и сами в себе не угадывают. Постриг из послушниц в схиму, нарек новым именем и очень скоро поставил игуменствовать. Мы, клирики, между собою роптали – не по закону-де, не по обычаю. Слишком-де зелена и неопытна. Но прав оказался преосвященный. Не ошибся в Февроньюшке…