Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно Ленин положил первые камни в фундамент бюрократического здания, именуемого партийной номенклатурой. Фактически формировался новый класс — верная опора ленинского режима.
Забота Ленина носит явно выборочный характер: прежде всего „ответственные работники". В дни, когда уже известны факты людоедства в Поволжье, конвульсирующем от ужасного голода, Ленин пишет еще одну записку Молотову с предложением назначить ответственных лиц „для наблюдения за состоянием здоровья ответственных работников, с еженедельным докладом в ЦК РКП(б)". Записка написана на оборотной стороне доклада Н.А.Семашко о самочувствии Л.Д. Троцкого.
Видимо, нужно было заботиться о состоянии здоровья и партверхушки, но, когда это приобретает характер какой– то навязчивой идеи, начинаешь сомневаться, что коммунизм предназначался для всех. Внимания высшей партийной коллегии удостаиваются и такие вопросы. 5 декабря 1921 года в присутствии Ленина, Троцкого, Сталина, Зиновьева, Молотова, Каменева, Калинина Политбюро обсуждает вопрос „О болезни Н.М.Бухариной". Решили: „Поручить т.Семашко наблюсти за тем, чтобы Н.М.Бухарина была немедленно отправлена под специальным надзором врачей в Германию на лечение". Почти через два месяца Ленин запрашивает Берлин, „как идет лечение Бухарина и его жены…".
Ленин, что касается окружения, успевает следить за всем. Пишет записку Э.М.Склянскому, чтобы тот отдал распоряжение о „прицепе к воинскому поезду вагона Н.И.Бухарина и М.И.Ульяновой, следующего в Крым…".
Нужно, видимо, было лечить и геморрой Карахана, и Бухарина с его женой, заботиться, чтобы лечащий врач Сталина В.А.Обух передал его пациенту „четыре бутылки лучшего портвейна", но не покидает ощущение какой-то аномальности этого навязчивого творения Добра посреди тотального Зла. Нищая страна не только взяла на свое полное содержание руководителей быстро возникающих многочисленных компартий, но и не жалеет средств (валюты, золота, отобранных у народа и церкви драгоценностей) для отдыха и лечения многочисленных новых высших сановников и их жен. Радение о благополучии одних ценой жалкого прозябания многих.
На протяжении десятилетий миллионы советских людей считали естественным, что партийная бюрократия свято исполняла этот один из главных заветов Ленина.
„Рокового человека" нельзя понять, не обращаясь к свидетельствам людей, особенно хорошо знавших Ленина. В начале книги мы возвращались не раз к Н.В.Валентинову, сохранившему для нас в памяти черты раннего Ленина. Не менее интересные наблюдения Л.Д.Троцкого, который с 1917 года стал верным соратником и одним из апологетов Ленина. Я уже как-то писал, что эта апологетика имела и тайную сторону. Троцкий, бывший в революции вторым человеком, был заинтересован поднять Ленина еще выше на историческом пьедестале. Этим самым незаметно как бы поднимался и второй вождь русской революции. Но тем не менее описания Троцкого, бывшего не только превосходным публицистом, но и талантливым психологом, весьма интересны.
Троцкий, выступая 23 апреля 1924 года на вечере воспоминаний о В.И.Ленине, высказал ряд интересных наблюдений, перекликающихся с заключением Бердяева о „роковом человеке". Троцкий утверждает, что Ленин, „приехавший в революцию" в апреле 1917 года, был уже „законченный в духовном росте как теоретик, как политик, как революционер, как человек. Он был уже целиком и полностью подготовлен к той исключительной, ни с чем не сравнимой исторической роли, которую он сыграл в ближайшие месяцы".
Троцкий, выступавший без предварительной подготовки на вечере, импровизируя, говорил, что Ленин не мог примириться с тем, что рядом с ним были люди, которые не понимали, что недели решают за годы, а годы за столетия… В нем было „такое большое, могущественное внутреннее клокотание революционного нетерпения…".
Троцкий, по существу, утверждает, что Ленин верил в свою избранную роль вождя того великого дела, которое, как выразился оратор, приведет к „перерождению человечества". Это вера в возможность „величайшего перерождения" (видимо, понимая под ним изменения) пронизала Ленина насквозь; он был в нравственном смысле „величайшим идеалистом". Троцкий поясняет, что слово „идеалист" он использует как символ безграничной веры в революцию и ее „высоты".
Думаю, что эти замечания усиливают наше нравственное понимание Ленина как фанатика идеи, осененного верой в свою миссию. У Ленина порой было что-то мистическое в отношении конкретных ситуаций. Он очень, очень часто говорил: „Не сделаем этого — погибли". Так, 10 мая 1918 года писал А.Д. Цюрупе: если не организуем беспощадный военный поход на деревенскую буржуазию, „то голод и гибель революции неизбежны". Вскоре пишет телеграмму в Кинешмский совдеп, где предрекает: если не преодолеем неслыханные затруднения, то дело революции „обречено на полную гибель…". Ленин, веря в свою мистическую прозорливость, без конца подстегивает большевиков угрозой гибели. Обращаясь к молодежи, заклинает: „без сознательной дисциплины рабочих и крестьян наше дело безнадежно".
И так почти по любому, более или менее серьезному поводу. Но вот что интересно: пророчествуя о возможной гибели, Ленин полон моральной решимости вести караван революции до хонца. Любой ценой. Не считаясь с любыми жертвами. Он как бы стал заложником своего мессианского предназначения, ведь он — „роковой человек".
Еще раз обратимся к Троцкому. В своих весьма интересных и глубоких записках о Ленине он вспоминает, как тот вел себя накануне казавшегося близким краха советской власти. Троцкий спрашивает Председателя Советского правительства:
— А если немцы будут все же наступать?
— А если двинутся на Москву?
— Отступим дальше на восток… Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и питерских рабочих, которых удастся увезти с собой. Будем держаться. В случае нужды уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и Петроград…
Мысленно возвращаясь в прошлое, становится страшно за отечество. Оно было полностью во власти людей, для которых нужна была власть, только власть. Неужели он мог всерьез думать, что уход за Урал означал сохранение его Советов? В мыслях — ни слова о людях, о народе, о судьбах России. Только о власти… Правда, как вспоминают ленинские современники, ему иногда хотелось пожалеть людей.
В известных воспоминаниях А.М.Горького о Ленине есть фрагмент о том, как Ленин, слушая на квартире Е.П. Пешковой сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, с восхищением отозвался об „Аппассионате". Но, прищурясь, усмехаясь, он добавил:
— Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — РУКУ откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы в идеале против всякого насилия над людьми…
По словам Горького, в одной из его бесед с Лениным вождь большевиков заявил:
— Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!
Согласен, со временем понято будет все. Но в отношении оправдания — совсем не уверен. Ведь множество людей и сейчас не осуждают Ленина. Да дело и не в обвинениях или оправдании, а в отношении к той методологии, которой был верен Ленин и которую унаследовали его последователи. Трудно согласиться с человеком, который считает себя траве, насильственно захватив власть, насильственно „осчастливливать" людей. Будучи фанатиком идеи, по существу, он и его последователи заставили миллионы людей „молиться" ложной идее. А те, кто был не готов, не хотел, сомневался или просто подозревался в несогласии с „ленинскими идеалами", безжалостно вычеркивались новыми палачами из жизни. Поэтому принципиально не могу согласиться с ленинской уверенностью, что „жестокость нашей жизни будет понята и оправдана". Бесчеловечность оправдать нельзя во веки веков, независимо от того, когда она была совершена: во времена императора Нерона или нашествия Чингисхана, в годы правления Ленина или его соратника — „чудесного грузина".
Ленин, уверовав в свою исключительность и избранность (конечно, никогда и нигде не заявляя об этом), свою „роковую" деятельность сопровождает выражением полной уверенности в своей политической и исторической правоте.