Если полететь высоко-высоко… - Мария Романушко

К тому времени мне практически перестали давать рукописи на рецензию в поэтической редакции, и в Литконсультации тоже (всех начальников я допекла своим «непослушанием»!), и было нам с сыночком трудно, очень трудно…

Мы приехали к Исаеву вдвоём с Антоном. Ему хотелось посмотреть на «дядю Исаева», о котором я ему много рассказывала.

Нет, Егор Александрович ничуть не переменился. Не стал важным и недоступным. Он был такой же простой и приветливый, с такими же, как всегда, растрёпанными седыми вихрами, падающими на глаза, и тот же прямой и слегка насмешливый, исподлобья, взгляд голубых глаз. Он так обрадовался нам с Антоном! Он поздоровался с ним за руку и просто сказал:

– Меня зовут Егор. А тебя?

– А меня Антон.

– Как Чехова! Очень хорошо. Присаживайся, Антон.

Я протянула книжку с дарственной надписью. Ему очень понравилась обложка.

– А кто рисовал?

– Сама.

Он удивлённо вскинул брови:

– Ну, вы просто молодчина! Очень стильная обложка. Да, долговато вы её, конечно, ждали, свою первую книгу… Но ведь вы – молодой автор, не ветеран войны, так что пришлось потомиться…

– Пришлось…

– Что-нибудь написали новое за это время?

– Повесть. О цирке.

– Ну, это ваша тема!

– Могу дать вам почитать.

– А зачем? – удивился он. – Я и так знаю, что повесть хорошая. Вы плохо не напишете. А как с работой? Продолжаете рецензировать?

– Да практически ничего не дают последнее время на рецензию. Вот уже три месяца ничего.

– Как так? Как же вы живёте с Антоном?

– Трудно. Растягиваем остатки последнего гонорара за книгу.

– Ну, это не порядок… А давайте я вас ещё в одну редакцию предложу рецензентом. Тоже в «Совписе». Вы человек опытный. В национальную прозу пойдёте?

– С радостью!

Он тут же поднял трубку телефона, набрал номер… И через две минуты всё было улажено. (Эх, хорошо быть большим начальником! можно делать добрые дела людям!)

– Можете прямо сейчас зайти в издательство и взять на рецензию рукопись.

Я вышла из этого кабинета шальная от счастья… У меня опять была работа!

С этого дня я числилась внештатным рецензентом сразу двух редакций – русской поэзии и национальной прозы. То тут, то там мне что-то перепадало на рецензию. Спасибо Егору Александровичу.

Конечно, я подарила книгу Долматовскому, Гавру и всем своим друзьям из Каптеревского круга. А ещё – Борису Глебовичу Штейну. Он сказал:

– Что-то, я гляжу, вы не очень рады.

– Да всё уже перегорело давно… Слишком долго я её ждала. Уже никаких эмоций.

– А я бы очень радовался, если вышла моя книга, – сказал он.

– А разве вы… пишете? – удивилась я. (Я думала, что Борис Глебович просто классный редактор и рецензент).

– Вообще-то, да, – сказал он, засмущавшись. – Я ведь тоже когда-то в Литинституте учился, в семинаре Ильи Сельвинского… И мой первый роман должен был выйти в печать, уже был набран…

– И что же случилось?

– Набор рассыпали, когда меня арестовали. А после лагеря я не смог ни отыскать рукопись, ни восстановить…

– Вы были в лагере?!

– Да. Я был участником студенческого литературного кружка. Нас обвинили в заговоре, в подготовке государственного переворота…

– Какой идиотизм!

– Тем не менее, пришлось всем отсидеть… Единственно, за что благодарю судьбу – так это за то, что в лагере познакомился с Львом Гумилёвым.

– Львом Николаевичем Гумилёвым?! Вы с ним знакомы?

– Да, мы дружим. Изумительный, умнейший человек нашего времени!

– Борис Глебович, а у вас было когда-нибудь что-нибудь опубликовано?

– Ни строки.

– А вы всегда хлопочете за других… чтобы других напечатали…

– За других гораздо легче хлопотать, нежели за себя.

И мне стало стыдно, очень стыдно за свои слова: «Я слишком долго ждала, всё уже перегорело». Это я-то долго ждала?! А Людмила Фёдоровна? Она старше Бориса Глебовича на десять лет, а её книга до сих пор никак не выйдет! Всё стоит и стоит в плане редподготовки и никак не переместится в план издания… Господи, да что же это такое?!

А мне… мне грех жаловаться.

Да, ещё я спросила Бориса Глебовича, можно ли прочесть что-нибудь из того, что он пишет. Он сказал, что у него только один экземпляр, и тот весь с исправлениями. Но он может сам почитать, вслух, если мне интересно.

– А что это, если не секрет?

– Роман в стихах.

– Роман в стихах?! А давайте пойдём к Людмиле Фёдоровне, и вы нам почитаете?

– Почту за честь.

…Мы сидели втроём в комнате Валерия Всеволодовича, и Борис Глебович читал нам с Людмилой Фёдоровной свой роман. Я поразилась тому, КАК он читал! Голос у Бориса Глебовича всегда тихий и мягкий. Но когда он стал читать свой роман – я услышала другой его голос: сильный и глубокий, рокочущий, как океан…

А роман его был о войне. Точнее – о всех войнах, чуть ли не от сотворения мира, об этой страшной напасти на человеческий род, об этой проказе человеческой жизни… Да, Борис Глебович был тоже ушиблен войной.

Стихи были гневные и страстные.

Которые остались навсегда не опубликованными…

Хлопотать за себя Борис Глебович не умел.

Подарила «Лунные цирки» Юрию Никулину. Я когда-то обещала ему, что если выйдет книга, я ему непременно подарю. И вот звоню ему:

– Юрий Владимирович, книга вышла.

– Какое совпадение! И у меня тоже только что вышла книга. Приезжай!

Я приехала к нему, в его приветливый дом на углу Большой и Малой Бронной.

Мы подарили друг другу книги с дарственными надписями: я ему – свою тоненькую, он мне – свою толстую: воспоминания о жизни… Юрию Владимировичу недавно исполнилось шестьдесят лет, он мечтал выйти на пенсию и перечитать все книги в своей огромной библиотеке.

– Мечта многих лет жизни! – сказал он.

– Желаю, чтобы она сбылась! – сказала я. – Мечты должны сбываться.

Но он посетовал на то, что вряд ли его отпустят из цирка: в Главке хотят, чтобы он стал директором цирка на Цветном бульваре.

– Но это же от вас зависит, соглашаться, или нет, – сказала я.

– Ну, да, вроде бы от меня… – сказал этот мягкий, безотказный человек…

Но то, что я не могу подарить свою книгу Валерию Всеволодовичу, съедало радость наполовину, даже больше. И с гораздо большей радостью и восторгом я вручила бы своей крёстной её книгу, а не свою! Но Людмила Фёдоровна, взяв в руки мои «Лунные цирки», обрадовалась так искренне и горячо, как я сама обрадовалась бы её книге!

А потом со вздохом сказала:

– Но как же обидно, что твою книгу не увидел Валерий! Он обожал твои стихи…

А о том, что книгу не увидел Мой Клоун, я уже и не говорю…

И всё же я выполнила своё обещание, данное ему почти пятнадцать лет назад! Ну, разве я виновата, что в этой стране такие скорости?…

Но может быть… может быть, из своего далёкого далека, они всё же видят нашу жизнь?… И Мой Клоун, и мой отец, и мой названный брат Валерий…

В моей книге есть стихи, посвящённые всем моим дорогим и любимым людям.

И может быть, это всё же не напрасно – все мои усилия здесь?…

Глава 11. ВЕЧЕР ПАМЯТИ

Наступил 1982 год. В этом году 25 июля исполнится десять лет, как ушёл Енгибаров…

В новогоднюю ночь мне пришла мысль: написать сценарий телефильма «Клоун с осенью в сердце». Я его как бы увидела внутри себя…

И утром 1 января села писать сценарий.

Я подумала, что в этом фильме не должно быть ни одного чужого слова – не Лёниного. Пусть он сам расскажет о себе! Я решила использовать для этого его новеллы и записи из дневников. А ведь ещё есть фильмы, есть записи его номеров… В фильме будут документальные кадры, где Клоун – в манеже, и они будут чередоваться с картинками московской осени, которую он так любил: золотистые бульвары, по которым он спешил в цирк, а поздно вечером уходил пешком домой – по рекам шуршащей, красно-жёлтой листвы, в Марьину Рощу… И вот тут понадобится актёр, похожий на Енгибарова со спины. Он будет идти по осенним бульварам, а закадровый голос будет в это время рассказывать… о жизни, о любви, о несбывшемся… Хорошо бы найти где-нибудь магнитофонные записи енгибаровских выступлений на радио. Ведь я сама слышала, как он великолепно читает свои новеллы!

Написала сценарий довольно быстро. И позвонила Никулину.

– Юрий Владимирович, мне нужна ваша помощь.

– В чём же? – приветливо спросил он.

Я рассказала о сценарии. И попросила вывести меня на кого-нибудь на телевиденье.

И тут его настроение странным образом переменилось. И впервые за одиннадцать лет нашего знакомства он ответил мне сухо и напряжённо.