Бруклинские ведьмы - Мэдди Доусон

А потом до меня доходит.

На самом деле я еще не покончила с Ноа.

Он как жил в моем сердце, так и живет до сих пор. И по-прежнему волнует. В этом не было ничего страшного, пока я его не видела. За это время у меня возникло много новых эмоций, и теперь мне действительно, действительно нужно покончить с этим чувством. Возможно, жизнь под одной крышей поможет мне в этом.

Когда я возвращаюсь в спальню, проходит уже слишком много времени.

— Xopошо. Можешь остаться, — выношу я ему свое решение. — Но, Ноа, мне ужасно это не нравится. Честно. Без разницы, устраивает тебя это или нет, но я теперь встречаюсь с другим. С хорошим человеком, который ждет меня…

— Знаю-знаю, — кивает он. — Поверь, я с уважением к этому отношусь. Правда.

— Ноа, не надо.

— Никаких сомнительных делишек, никаких сожалений. Только мы.

— О’кей, — говорю я, и Ноа вскидывает в воздух кулак, а потом подходит и целует меня в щеку целомудренным поцелуем.

Но этому поцелую предшествовала вовсе не целомудренная история, и оба мы знаем, чем могут оказаться чреваты такие вещи. Ноа бросает на меня понимающий взгляд, подхватывает поднос с посудой, а также свое высокомерие, свои поцелуи и свой магнетизм и удаляется, волоча за собой легкий шлейф возможностей. Я слышу, как он спускается в кухню, как составляет посуду в раковину, и только после этого перевожу дух и в слезах падаю обратно в постель.

По правде сказать, я не знаю, в чем именно причина слез. Может, я плачу потому, что нечто во мне не желает отпускать Ноа, а может, наконец-то оплакиваю Бликс, которая, несмотря на то что все говорят о ней в настоящем времени, в действительности мертва. И я плачу потому, что не выбирала того наследства, которое она мне оставила, — ни этого дома, ни этих людей, ни этой жизни, — и не собираюсь его сохранить.

Вот в чем дело. Я оплакиваю ошибку Бликс. Она ошиблась во мне.

27

МАРНИ

В тот же день, когда Ноа через некоторое время ушел, Лола приносит брауни, печенье, две тыквы и пару теплых вязаных носков с сердечками.

— Носки — это потому, что уже холодает, а тыквы — потому, что, по-моему, пора делать из них украшения, — говорит она. — Ну а с брауни и печеньками все и так ясно. — Лола улыбается мне, и я вижу, что ее серые глаза очень подходят для улыбок, они смотрят из перекрестья милых морщинок, как из гнездышек. — Мы с Бликс всегда вместе разбирались с тыквами, — заявляет она. — Понимаете, на Хеллоуин придут дети. Под детьми я подразумеваю хипстеров и их детей. Обычно выходит весьма занятно.

Я моргаю. До Хеллоуина еще несколько недель! Зачем нам сейчас с этим возиться? Лола улыбается и идет мимо меня вверх по лестнице на кухню.

— Так вы обосновались? — спрашивает она на ходу. — Здесь хорошо жить, правда? Все ужасно в духе Бликс! — Лола оглядывается, лучезарно улыбаясь, как будто дом — ее старый друг, с которым ей необходимо было повидаться.

— Я так рада, что вы зашли, — бормочу я, когда мы обе оказываемся в кухне, и Лола, сняв серую накидку с капюшоном, которая так подходит по цвету к ее глазам, вешает ее на один из кухонных стульев.

По тому, как она оглядывается по сторонам, становится ясно, что кухня принадлежит ей куда в большей степени, чем мне.

— Ах! — восклицает Лола и протягивает руки, будто хочет обнять кухню. — Ого, Бликс все еще здесь, не правда ли? Я чувствую ее присутствие во всем!

— Я сделаю чаю, — предлагаю я.

— А потом давайте займемся тыквами, хотите?

В результате именно Лола идет и достает из шкафчика чайник, наполняет его водой и ставит на дальнюю конфорку.

— Расскажите мне, как все прошло в понедельник, — просит она. — Полагаю, вам уже известны новости?

— Новости? А-а, вы о том, что я должна прожить тут три месяца?

— Да, конечно об этом. — Она внимательно смотрит на меня. — Вы удивились? Уж поверьте, не я придумала про три месяца. Я говорила Бликс, что это безумие. Что где-то в другом месте у вас есть своя жизнь. И что если вы отдаете кому-то дом, вы либо просто отдаете его, либо нет. Вы не пытаетесь навязать ему вдобавок целую жизнь. Но ее всегда было невозможно урезонить. Думаю, вы уже в курсе. — Лола открывает шкафчик, достает оттуда кривые ножи, пугающе острые с виду, и несет их к столу.

— Лола, — тихо говорю я, — вы же понимаете, что я не знала Бликс как следует? За всю жизнь я поговорила с ней, может, раза три. А потом она берет и завещает мне дом. Я не знаю, что и думать. Ноа был уверен, что дом отойдет ему и его семье, и я не могу сказать, что не согласна с ним.

Лицо Лолы темнеет, она берет нож и машет им в воздухе:

— Нет! Ни о чем таком Бликс даже слышать не хотела! Она называла Ноа неразвившимся шельмецом и, уж можете мне поверить, совсем не хотела, чтобы дом достался ему. Скажу вам: там, где она сейчас, где бы это ни было, ей известно, что вы разрешили ему тут остаться, и она, возможно, постарается сделать, чтобы вы передумали. Если есть какой-то способ дотянуться до вас из посмертия, она вполне способна его найти.

— Погодите, — лепечу я, — это все из-за того, что Ноа захотел развестись? Потому что…

— Нет. Это очень давняя история. Все родственники вели себя с ней высокомерно с тех самых пор, как умер ее отец. Он был ее защитником, — говорит Лола. — Бликс была сама любовь в чистом виде, и они не могли этого выносить. Обращались с ней ужасно неуважительно, и в конце концов ей это надоело. Она ни за что бы не оставила им свой дом!

Лола вручает мне нож:

— Справитесь? Я никогда не занималась этим без Бликс, так что сейчас больше хорохорюсь. Самое главное. Бликс говорит, что знает вас. Она необъяснимая, всегда делает то, чего меньше всего от нее ожидаешь. Я говорю ей: «Бликс, никому не пойдет на пользу, если ты будешь пытаться переделать жизнь человека без его согласия», — а она на это говорит: «На то есть свои причины». У меня такое чувство, что все тридцать с чем-то там лет нашего знакомства — это один сплошной