Миры Айзека Азимова. Книга 8 - Айзек Азимов

Жискар долго молчал.

— Рассуждение очень интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем никуда не годится. Те роботы, которых я программировал, выполнили свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля отправила роботов из городов в ненаселенную местность уже очень давно. Это означает, что человекоподобные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели возможности встретиться с моими мысленаправляющими роботами или хотя бы узнать о них, ведь роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что опасения, что мои особые способности обнаружены, беспочвенны.

— А нельзя ли обнаружить их по-другому?

— Нет, — твердо ответил Жискар.

— И все-таки хотел бы я знать… — произнес Дэниел.

Часть IV

Аврора

Глава 11

Старый лидер

42

Память, простая человеческая память мучила Калдина Амадейро словно болезнь, к которой он не имел иммунитета: пожалуй, он был даже более восприимчив к ней, чем большинство людей. Кроме того, память Амадейро была настолько цепкой, что, однажды засев в ее глубине, гнев и разочарование возвращались к нему вновь и вновь.

А ведь так все хорошо сложилось двести лет назад! Он стал директором Института роботехники (и до сих пор оставался им), и в этот победоносный момент ему казалось, что, опрокинув своего главного врага Хена Фастольфа и оставив его в беспомощной оппозиции, он обязательно добьется полного контроля над Советом.

Если бы ему это удалось… если бы ему это только удалось…

Он пытался не думать об этом, но все думал и думал, словно не мог насытиться скорбью и отчаянием.

Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она медленно гибнет. Почему бы и нет? Маложивущему народу на больной перенаселенной планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть — это в сто раз лучше, чем жить той жизнью, которую они сами себя заставили вести.

А царство Внешних миров, где так спокойно и безопасно, должно было расширяться. Фастольф всегда сетовал на то, что космониты слишком долго живут и слишком благоденствуют в своих роботизированных мирках, а потому не стремятся стать пионерами, но Амадейро доказал бы, что он не прав.

Но победил Фастольф. В момент, казалось, полного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, выскочил из ниоткуда, извернулся и ухватил победу.

А все этот землянин, Элайдж Бейли…

Но хваткая память Амадейро почему-то всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лица, ни голоса, ни поступков. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль.

В результате политики Фастольфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил и парализовал Внешние миры. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из рук космонитов, а Аврора безучастно смотрит, как одну планету за другой захватывает низшая раса, что с каждым годом апатия все сильнее овладевает духом космонитов.

«Поднимайтесь! — призывал он. — Поднимайтесь! Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за горло?»

И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе, а аврориане и другие космониты, всегда следовавшие за лидером Авроры, снова возвращались к своей дремоте.

Очевидное словно не касалось их.

Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел с каждым десятилетием не могли поколебать их. Можно было постоянно убеждать, пророчествовать — и видеть, как большинство следует за Фастольфом, как бараны.

Как могло случиться, что Фастольф, зная, что все его слова — полнейший вздор, так и не отказался от своей политики? Вероятно, он не из упрямства не признавал своих ошибок — он просто не видел их.

Если бы у Амадейро было богатое воображение, он, вероятно, подумал бы, что Внешние миры зачарованы, заколдованы, погружены в апатию, что некто обладающий магической силой заставил людей мыслить по-иному, скрыл истину от глаз.

И вдобавок ко всему этому народ жалел Фастольфа, ведь тот умер глубоко разочарованным. А ведь именно политика Фастольфа удерживала их! Какое право имел он быть разочарованным после этого? А что бы он делал, если бы, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов внимать?

Сколько раз Амадейро думал: Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Если бы он мог уничтожить Землю — мир Элайджа Бейли — одним кивком головы, с каким удовольствием он сделал бы это!

Однако искать спасения в подобных фантазиях — признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, позвать смерть, но его роботы не допустили бы этого.

Но настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана против воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.

43

Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…

Амадейро поднял глаза и увидел входящего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, конечно, позвонил, но, если сигнал не был услышан, он имел право войти.

Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе у Амадейро.

Ничего особенного не было заметно, просто в воздухе словно повеяло тлением. Нос Сисиса казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, если и от него веет тлением. Когда-то рост помощника был 1,95 — высокий даже по космонитским меркам. Конечно, он держится прямо, как и раньше, но стал ниже сантиметра на два. Значит, он уже начал по-старчески горбиться?

Амадейро отогнал эти унылые мысли, которые тоже были признаками возраста, и спросил:

— В чем дело, Мэлун?

За Сисисом шел его личный робот, очень современный, элегантно поблескивающий. Это тоже было признаком возраста: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового робота-юношу. Амадейро никогда не решался вызвать улыбку настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.